изредка прерывается шутками и смехом. Наконец контролер посторонился и пропустил его через турникет. Кто-то в очереди возмущается, кто-то вздыхает. Контролеру немного неловко, он принимается свистеть, делая вид, что ничего не слышит. Когда через полтора часа, записавшись на все курсы, я выхожу из спортзала, он перегораживает мне дорогу.
— Здравствуй, — говорит он. — Я Джо. Рад познакомиться. Ты, кажется, тут единственная, кто хоть что-то смыслит.
И протягивает мне руку.
Я медлю. Я снова испытываю чувство завистливого восхищения, которое ощутила, когда ему все же удалось пройти без очереди.
— Кретины, — кивает он в сторону моих сокурсников. — Стадо баранов.
У меня перехватывает дыхание, его слова ошарашивают меня, как и его отношение.
— Нет, и не пытайся, — продолжает он, — нет смысла их защищать. Ты девушка красивая, я же вижу — кашемировый свитер и потрясающий жемчуг, доказательств не требуется. Могу поспорить, ты из лучшего университетского женского клуба?
Он не дает мне возможности ответить.
— Ну, ладно, — продолжает он, — не буду я хамить, раз тебе не нравится.
В смущении я опускаю глаза. Чувствую, как легкий румянец на шее темнеет и поднимается над воротником джемпера из синей шерсти, украшенным искусственным жемчугом.
— Скажу то же самое, но более изящно, раз тебе хочется. Например, ты просто чудо как хороша.
Он берет меня за локоть, и я не возражаю, потому что он точно знает, что надо делать. К тому же он принял меня за кого-то другого, за девушку из среднего класса, за настоящую американку. И я, и он — мы оба здесь посторонние, но оба ошибаемся, считая, что другой-то тут и в самом деле свой.
Когда мы проходим мимо контролера, который пропустил его без очереди, Джо заявляет:
— Ты должна научиться использовать систему, малышка, без этого никуда. Сразу видно — ты нуждаешься в ком-нибудь, кто бы о тебе заботился.
Он делает вид, что говорит тихо, но шепчет достаточно громко, чтобы контролер его услышал:
— Этот ублюдок проглотит все, что ни дашь.
Где он только не побывал, и на утонченном Востоке, и на диком Западе, а вот Средний Запад, по его мнению, не представляет собой ничего интересного, там все тупые, отсталые, но уж снобы. Не особенно высокого мнения он и о студентах, и о профессорах. Ему университет нужен, только чтобы самостоятельно научиться вести бухгалтерию, вот тогда-то он отправится на Аляску или в Калифорнию, и денежки потекут. Он рос в развалюхах, в маленьких городишках, вблизи заброшенных нефтяных месторождений. Каждый цент доставался ему тяжким трудом, он был и шофером, и посыльным в ночном клубе — отводил на стоянку машины гостей, был букмекером, ставил на лошадей в тотализатор. У него был отменный способ выигрывать, говорит он, так эти нью-йоркские чиновники-жулики выгнали его с ипподрома.
Он побывал всюду, все пережил, видел мир и знает жизнь. Женщины вешаются ему на шею, говорит он, но он о них невысокого мнения, они беспринципны и продажны, как и его проклятая жена, с ней он в разводе. Все эти обобщения меня совершенно не касаются, и он уверяет, что я должна быть счастлива, что он обратил на меня внимание. И об иностранцах он тоже не очень высокого мнения — приезжают сюда, отбирают у американцев лучшую работу, но и этого мало — они хотят знать английский. Но я, по крайней мере, не такая, как все эти чучела в полосатых костюмах, — он здорово их акценты копирует, рассмешит кого угодно. Зато я выгляжу и стараюсь вести себя, как американка. Я могу кого угодно одурачить, раз уж его провела. Остается только малость подшлифовать.
И он принимается за дело:
— Зачем стоишь в очереди? Зачем все время зубришь? Почему ты решила, что комитет тебе откажет в стипендии, если получишь оценку В? Скажи им, что по всем предметам у тебя А. Отправь чью-нибудь ведомость с оценками, только измени фамилию.
Когда я пытаюсь возразить, он потешается над моей наивностью.
— Ах ты, Иисус твою Христос, разве ж одной зубрежкой можно заработать А? Читала «Алую букву»? Не очень хорошо американскую литературу знаешь? Помнишь, как Эстер Принн получила свою А? Во все времена законы пишутся для идиотов. Я надеялся, ты окажешься немного умнее.
Джо от меня без ума, говорит он; он готов на все, лишь бы мне угодить. Он вспоминает каждый свой жест, каждый шаг, который делает ради меня, чем себе лично причиняет массу неудобств. Никто и никогда не будет любить меня так, как он. Он сразу понял — моей маме безразлично, что со мной происходит, но я, почему я не в состоянии его оценить по достоинству? Это одна из моих проблем. А их у меня предостаточно, тут и сомневаться нечего. И все равно он в меня влюбился, он просто голову потерял. Слава Богу, что его жизненного опыта хватит на нас двоих. Одна я бы даже не знала, где от дождя укрыться, без весел я захлебнусь в потоке дерьма.
Когда мы с Джо вдвоем, он так и ест меня глазами. Он смотрит на мои губы, когда я говорю, он помнит каждое мое слово, и сердце его разрывается на части, если наши мнения не совпадают. Он говорит, что он мой слуга, мой раб. Что он не выносит разлуки со мной. Что не может удержаться, чтобы не коснуться моих волос, моего тела, моего лица, где бы мы ни были, даже на людях. Он ко мне со всей душой и не может вынести моей холодности, замкнутости. Моя жестокость его просто губит. Моя власть над ним безгранична. Случается, конечно, что он не в силах совладать с собой и не злиться, до такой степени я его иногда раздражаю.
Ослепленная вниманием Джо, страшась его гнева, притворяясь, что не замечаю его издевок, я рядом с ним словно завороженная, в то время как мне следовало бежать без оглядки, пока не поздно. Даже если я подмечаю его недостатки, я этого не показываю, пока он за мной увивается, ухаживает, нахваливает меня, просит и угрожает. Я съеживаюсь, когда, как нечто само собой разумеющееся, он говорит, что женится на мне, но считаю, что в этом деле мой голос уже ничего не значит. Может быть, Джо устанет, утратит интерес ко мне, уйдет. Мне остается только ждать.
Где-то в глубине души я знаю, что ничего лучшего не заслуживаю. Повторяются навязчивые жуткие сны, но я не придаю им значения. Пьяный солдат выбивает у меня из рук полупустую миску с молоком. Что это я о себе воображаю? Я обязана знать, что недостойна даже еды. Солдаты вырывают у меня из рук янтарную брошь, а я в отчаянии стараюсь вспомнить строчки стихов на чужом языке. Рассерженный солдат хватает папу и ведет его, тыча в спину ружьем; папа испуган, но храбрится. Я просыпаюсь, слезы текут по щекам, я даю себе слово не огорчать Джо своей холодностью и замкнутостью. Ужасно, если и Джо окажется таким же беспомощным, как отец, ведь я окажусь виноватой. Мне никогда не приходит в голову, что ситуации отца и Джо совершенно не схожи. Мне не приходит в голову мысль, что солдаты, возможно, схватили меня.
Я стараюсь думать только о достоинствах Джо. Я верю, что он настоящий американец. У него же такой опыт. Если вдруг начнется война, он последним пароходом, последним поездом, последним самолетом доставит меня в надежное место. Пока он будет со мной, мне не придется униженно стоять в очередях. Он будет заботиться обо мне. Он тащит меня вперед, он предлагает жизнь, а не смерть, как когда-то мама.
Попробую хотя бы пока относиться к нему хорошо, не огорчать, не сердить его. Я могу быть очень тихой. Может быть, он все-таки уйдет. Мне остается только ждать. Я приклеиваю на лицо улыбку.
17. ОТКРЫТЫЙ ПЕРЕЛОМ
Холодное дождливое утро после Дня благодарения, я лежу, не хочу вставать, я страшусь мгновения, когда мама наконец встретится с Джо. Накануне вечером — она уже ушла на работу — он явился без предупреждения и потребовал, чтобы я их в конце концов познакомила, потому что я все оттягивала и оттягивала этот момент. Он провел ночь на диване в столовой.
Беата входит на цыпочках и протягивает мне чашку чая.
— Джо вне себя, — шепчет она, — грозится разбудить маму и наконец поговорить.
