— Не смей раздражать меня своими глупостями! Беата не позволила бы мне разговаривать с тобой.
Пелена слетела с глаз Имре. Он вдруг увидел глубокий карьер, заваленный снегом, копошащихся, как жуки, оборванцев в полосатой одежде, согнутых над тачками, выбирающих глыбы камня, дробящих его, перевозящих с места на место по упругим доскам. И двое из них столкнулись в этой неразберихе, пытаются что-то доказать друг другу, а к ним спешит охранник с рвущейся впереди собакой. Он уже раскрыл пасть, из которой сейчас извергнется жуткий мат, а глаза охранника выкатятся от праведного гнева: «Как посмели остановиться!..»
В это короткое мгновение и Шандор предстал в своем реальном обличье: кожа да кости, почти прозрачный в обвисшей полосатой одежде с обмотанными тряпкой руками. Какое-то рванье на голове, накинутое специально от солнечного удара.
А на улице — мокрый снег. Все живое он превращает в призраки, кроме бдительно следящих за всем солдат с автоматами.
Имре толкнул тачку вперед, не давая повода охраннику разъяриться. Он и в таких условиях пытался не терять достоинство…
Включили прожектора, и сразу стало видно, что наступают сумерки. Скоро пройдет еще один день, ничего существенного не случится. Сколько же еще держаться? Об этом лучше не думать. Все дни слились, слиплись в одну серую массу. Казалось, больше ничего и не было никогда, только эта тягомотная, почти машинальная работа, если бы не требовалось столько мускульной силы.
«Вчера один прямо в столовой упал в голодный обморок», — вспомнил Имре, ощущая, как сводит желудок, как он высасывает последние соки из всего тела. В подобные минуты представляется, что никогда не выбраться из этих сумерек, что никогда не было и не будет иной жизни. Всюду уши, всюду чьи-то глаза. Можно сойти с ума. Шагни в сторону, и ты почувствуешь, в какой клетке живешь. Кто-то сострил: «Если тебя насилуют, расслабься и получи удовольствие…»
Какая проститутка это придумала? А ты разве не проститутка, Имре? Разве еще не расслабился? Руки припаяны к ручкам тачки. Сто метров с кучей камня, сто падающих на лицо снежинок, как они тают на разгоряченном лице. Они заигрывают с тобой, Имре. Получай наслаждение, пока не гаркнул охранник.
Только почему так коротки эти обратные сто метров? Гораздо короче, чем с груженой тачкой, вихляющей из стороны в сторону.
Ну вот, стоило чуть отвлечься, она накренилась чуть больше по скользким доскам, и весь твой труд грохнулся под уклон. Теперь таскай обратно.
— В карцер захотел?..
Остальной бурный поток слов ты знаешь уже наизусть.
Из последних сил, не поднимая глаз, торопливо подбираешь, как драгоценные слитки, словно набухший от мокрого снега бутовый камень, укладываешь опять в проклятую тачку. А солдату уже даже лень глядеть на тебя, надоело материться. Только овчарка, то и дело отряхиваясь от снежной мокрени, продолжает надрываться, пока твое место не занимает следующий ударник.
Обошлось. Правду говорят: страшна собака не та, которая лает. Наслаждайся. Хорошо, что никто не может отнять право думать. А то еще можно быть откровенным с самим собой. Совершенно откровенным до самых печенок. И ни одна сволочь не влезет своими грязными лапами поправить тебя. Думай о чем угодно. Наслаждайся.
Если тебя почему-то вдруг не устраивает лагерь для военнопленных и эти роскошные бараки с двухъярусными нарами, если прокис от казарменной вони, у тебя полное право мысленно рвануть в любую часть земного шара. Ух, как это здорово!
— Вот с кем бы ты хотел сейчас оказаться рядом? Представь.
— Я бы хотел сейчас оказаться один на один с Ольгой, — внезапно сам себе ответил Имре и удивился такому ответу.
Но именно ее близости и тепла, оказалось, недоставало ему в эту минуту. Он помнил, какими глазами она смотрела, когда его уводили. У Марты таких глаз он не видел. Он едва не сорвался. Хотел кинуться к Ольге. Вовремя вспомнил, что выдаст ее и старика.
Сейчас он ощущал на своем лице ее пахнущее молоком дыхание. Ее руки, словно невзначай, поправляли ему подушку. Прикасались к нему, снимая боль, возвращая покой и тихую радость.
Он пытался мысленно восстанавливать вкус того лечебного отвара, который она осторожно подносила к его губам. Аромат лесных кореньев и луговых цветов кружил голову, вливал силу в ломившее тело.
— Что же это за волшебные коренья? Ты колдунья, Оля?
Она едва заметно улыбалась, прикладывая указательный палец к губам:
— Тише!..
— А почему цветы пахнут нашими лугами? Ты собирала их по холмам и оврагам возле Дуная?
— Нет, только здесь, на поляне. С дедушкой. Он знает названия всех трав и деревьев.
— Мне казалось, такие цветы растут только в моей Венгрии.
— Цветы не имеют границ, — смеялась она. — Они цветут, где хотят. У них земля одна, запомни.
— Подойди ко мне ближе, Оля! Я хочу дотронуться до твоей груди. До твоих бедер. До твоего теплого живота…
Нет, ничего этого я не говорил ей. Я весь был изломан, не похож на себя. Впрочем, и сейчас… Она бы меня не узнала.
За многие месяцы здесь он очень изменился. Как? Иногда он пытался посмотреть на себя со стороны. Дурацкое занятие. Вон бродят по бараку серые призраки. Ты ничуть не лучше. Кашляя, почесываясь, рыскаешь глазами по углам с мыслью, как бы обмануть изнывающий от постоянного желания насыщаться желудок. Едва ли не все разговоры сводятся к этому.
В туманном свете тусклой лампочки, сочащей точку из-под потолка, люди кажутся нереальными. Сама жизнь представляется нехорошим сном, который неизвестно когда и по чьей команде закончится.
«А ведь среди этих призраков есть совсем не плохие парни, — думал Имре. — Кто засадил их сюда? И за чью страдают вину?»
Однажды перед отбоем к Имре подбежал Шандор. Они уже давно не пересекались. Подбежал, конечно, условно, потому что его ноги гнулись в коленках, а руки тряслись, как у паралитика. Но по лихорадочному блеску глаз было заметно, что он торопился к Имре. Издали он захлебывался:
— Беата!..
— Что Беата?
— Беата передала, понимаешь? Ждет меня! — прохрипел он в невероятной радости, захлебываясь словами.
Он глядел на Имре округлившимися глазами, не видя его. Собирался сказать еще какие-то слова и не находил их.
— Ждет меня! Ждет меня!.. — казалось, он уже собрал чемодан и сейчас ринется к своей Джоланке. — Ты понимаешь?.. Ты понимаешь?..
Он развернулся и так же спешно заковылял обратно, не дожидаясь реакции Имре на свое сообщение. Да ему, похоже, и не нужна была реакция. Он и не ждал ее, весь во власти собственного вымысла. Весь он держался на этом вымысле, как на живой ниточке. И все же какой-то частью сознания понимал, что это хрупкое сооружение может рухнуть от элементарного вопроса.
Имре самому позарез нужна была связь с внешним миром. Но такой связи не было и не могло быть в лагере. К тому же самого Шандора наверняка успели вычеркнуть из списка живых. И если что могла знать его Беата, так это то, что он «погиб смертью храбрых». Да и какие возможности у нее искать жениха по лагерям пленных в чужом, насмерть дерущемся государстве.
— Постой, Шандор! — хотел остановить его Имре. — Куда ты?
Тот только отмахнулся, не желая разговаривать, торопясь донести свою радостную весть всем, всем, всем.
— Ты что, не видишь? — заметил сосед по нарам.
— А что?
— Шизанулся, — он устало покрутил пальцем у виска.
