— Ты думаешь? — озабоченно переспросил Имре.
— А тут и думать нечего. Скорей барак рухнет, чем сюда весть просочится.
— А вдруг…
— Что «вдруг»? Тоже крыша поехала?
— Нет, конечно. Жаль парня. Такой золотой парень, выдумщик…
— Вот он и выдумал. Беата — это жена, что ли?
— Нет, девушка.
— Ну все равно. Она из Будапешта?
— Где-то близко…
— Вот-вот… Сейчас там такое творится!
— А что?
— Ничего не слышал? Вся охрана гудит: Будапешт в осаде.
Новость ошеломила. Конечно, от Беаты — не просочится, а о самой войне, тем более о боях в Венгрии, у пленных — ушки на макушке. Больше двух лет никаких сведений. А тут — бои в Венгрии. Как там родные?…
В один из дней довольно однотонной и тусклой жизни Имре произошло событие, которое можно назвать знаковым. Прямо с работ в каменном карьере его затребовали к коменданту лагеря.
Имре не поверил своим ушам, когда услышал собственные фамилию и имя. «Что я мог такое сверхъестественное натворить?» — была первая мысль. Лихорадочное перечисление жидких, как лагерные супы, событий ответа не дало. Паинькой себя Имре не считал, но и ничего особенного, чтобы удостоиться чести встретиться с высоким лагерным начальством, не совершал.
В таком вот суматошном состоянии, довольно заинтригованный, при молчаливом сопровождении начальника караула Имре прошествовал к кирпичному зданию комендатуры. Ровная дорожка выскоблена до асфальта. У входа — урна. То и дело мелькают офицеры. Внутри все чистенько вылизано. У знамени часовой стоит, не моргнет. Пишущая машинка стрекочет где-то.
Давно ничего подобного не видел Имре: привык к своему курятнику, где внизу жарко от печки, а по верху — сквозняки. А тут — живут же люди! Квадрат солнца на чистом полу из широкого окна, — как подарок. Все блестит. Правда, запах все тот же, казарменный, паскудный. Ну, может, лишь чуть послабее, чем в казарме. Но тоже не одеколоном разит.
Подождали, пока за закрытыми дверями какие-то важные дела решались. Имре стоял, с ноги на ногу переступая. Руки не знал куда деть. В одной, правда, сдернутая с головы шапка.
Наконец вышли два офицера. Голос из глубины: «Заходите!»
«Ну, прямо как в царские палаты!..»
Длинный кабинет. Мрачный сейф в углу. Столы буквой «Т». Телефоны на столе. В кресле — сам комендант. Над его головой на стене портрет Сталина в мундире.
«Живут же люди!» — опять мысленно сыронизировал Имре.
Но больше всего его поразили белые занавески на широких окнах и фикус на одном из подоконников. Правда, заморенный. Растения, говорят, чувствуют, где находятся и какие люди вокруг.
— Товарищ майор, по вашему приказанию военнопленный номер…
«Сейчас ему всю мою биографию выложит…»
— …доставлен!
Имре посмотрел на себя в этой забытой чистоте: рабочая телогрейка, грязные ботинки… «Черт побери, хоть снегом надо было почистить». Ни перед каким лагерным начальством не хотелось опускаться. Дух достоинства проснулся и заскреб душу.
— Подождите за дверью, — кивнул комендант сопровождающему.
— Есть!
— Проходите, — едва шевельнул рукой. — Так ты и есть Шанто Имре? — сказал по-русски.
— Так точно, — по-русски же ответил Имре.
— Почти без акцента, — хмыкнул майор и полез в пачку «Беломора» за папироской.
Протянул пачку Имре:
— Курите?
Имре отрицательно покачал головой.
— О!.. — искренне изумился майор.
«Простоватый дядька или таким притворяется? Слышал, каждый русский умеет прикидываться эдаким рубахой-парнем, а до дела дойдет — только держись. Как в войне. Знал бы Гитлер, — не поперся бы на Россию», — подумал Имре, вглядываясь в майора. А тот сидел по-свойски полуразвалясь, будто сто лет знакомы. С наслаждением прижег папироску, выдохнул сизый дым, не стесняясь наслаждаться минутой.
— Никак не брошу, — произнес огорченно. — Сто раз бросал, как говорил Марк Твен, — а сам хитрым глазом косил на Имре: знает или не знает такого писателя.
— Он говорил: «Нет ничего легче, чем бросить курить…» — рискнул уточнить Имре.
— Да, да, «нет ничего легче…», — усмехнулся майор, — так что, молодец, что не берешь в рот эту гадость. А русский-то где выучил? — неожиданно сменил тему. — Почти без акцента. Будто в России жил. Не в учебном же заведении?..
«В русской избе практиковался», — захотелось прихвастнуть Имре, но вовремя язык прикусил. И так за шпиона принимает.
— Нет, не в учебном, конечно. Русская гувернантка была.
— О, гувернантка!.. — иронично поднял брови майор.
Стальные искорки мелькнули в глазах:
— И красивая?
— Что «красивая»?
— В гувернантки-то, я слышал, берут господа только молодых и красивых. Побаловаться…
Имре сделал вид, что не понял намека, хотя даже голос у коменданта сделался масляным. Наверняка, ждал ностальгических воспоминаний пленного.
— Красивая, но не молодая. За семьдесят… Уехала из России.
— Жаль… — двусмысленно протянул майор.
— Она и научила русскому, а потом хотелось познакомиться с русской классикой в оригинале.
— Да-а? — опять брови поползли вверх. — Кого же вы читали? — снова перешел на «вы». — Кто вам знаком?
— Гоголь, Чехов, Пушкин, Толстой, конечно же, Достоевский… Русская проза богата.
— И что — всех?.. Когда же вы успели?.. Да вы присядьте, присядьте, — показал на стул.
Майор стал разглядывать Имре, будто тот инопланетянин. Еще прикурил папироску, нервно пожевал мундштук.
— Значит, времени у вас было достаточно. Это хорошо, когда человек время имеет. Если гувернантки… — он запнулся, сдержавшись. — Человек должен развиваться, духовно себя поддерживать. Без этого нам, как говорится, швах… А своих, венгерских писателей тоже читали? Да, да, конечно…
Чиркнул что-то у себя на столе, еще раз посмотрел на Имре оценивающе, будто на вещь, нажал кнопку, вызывая сопровождающего:
— Ладно. Идите… Уведите военнопленного.
И все. И снова потянулись серые дни с тяжелой физической работой, с той же баландой, с теми же окриками охранников и злобным рычаньем овчарок. Только объекты менялись и Шандор исчез. Имре пытался узнать что-нибудь о нем в его бараке. Одни пожимали плечами, другие высказывали предположение: заболел, перевели. И хотя Имре особой близости к Шандору не питал, но все равно с его исчезновением сделалось пусто, тревожно, словно отняли часть чего-то близкого, привычного.
«Человек должен развиваться, духовно себя поддерживать…» — вспоминалась фраза коменданта, вызывая усмешку.
«Я и развиваюсь, и духовно поддерживаю себя…» — повторял Имре, когда ломиком долбил мерзлый
