тертый калач с опытом, то ли просто так карта легла, но, похоже, он ничего не ел, по меньшей мере, последние сутки. Не будет каловых масс между пальцев и, что важнее всего – в брюшине.
- Пульс сто, наполнение улучшается.
Это все переливание крови и создание запаса. Американцы говорили – «невозможно, такую систему нужно делать десять лет». А вот хренушки вам, заморские лекари. Забор крови от доноров в тысячу доз – пятьсот литров - за сутки прошли зимой. Сейчас уже почти полторы тысячи. К концу года выйдем на две.
Под пальцами что-то маленькое и твердое. Малый фрагмент, о котором даже не предполагал. Пропустил бы – и пациент мог бы прожить с ним всю жизнь, даже не подозревая, что глубоко в утробе затаился капсулированный кусочек металла. А мог бы умереть через сутки-другие от стремительного перитонита.
Кто-то страшно кричит снаружи. Наверное, ожоговый, у них всегда очень высокий, тонкий крик. Пусть кричит, сейчас его нет, он все равно, что на другом континенте.
Вот осколок, прямо за печенью. Рассек внешнюю оболочку железы и замер, ожидая момента, когда можно будет чуть провернуться и вскрыть артерию. Так оно выглядит – обыденное медицинское чудо. Еще полсантиметра – и смерть.
Последний кусок чужой стали опустился поверх уже извлеченных собратьев, злобно звякнув напоследок. Теперь два метра кишок резецировать, разрыв зашить. Пуговку Мэрфи ему, для облегчения соединения кишок и, если все будет хорошо, отделается умеренным соблюдением диеты лет на тридцать, а то и на сорок… Медленно, осторожно. Сколько раненых ушло в лучший мир потому, что хирург расслабился и чуть поспешил. Что-то пропустил, что-то недоделал, недосмотрел.
Теперь промыть.
- Горячий физраствор. Аспиратор переключить.
Струя физраствора - прозрачной, с легким лимонным оттенком жидкости - вымывает из разверстой брюшины сгустки крови, грязь, скудное кишечное содержимое.
- Готовьте радиометр.
Навряд ли что внутрь попало, но береженого...
- Пульс не прощупывается! – тревожно сообщила сестра. - Кровь в вену не идет!
- Вижу, - проскрипел сквозь зубы хирург.
Из-за печени пробивается струйка крови, слабенькая, но крепнет. Здравствуй, вторичный шок, вот и ты. Когда раненый в шоке - это плохо. Когда уже вроде бы выйдя из него, пациент валится туда снова - это стократ хуже. Кровь в вену не идет, значит, кровоснабжение практически встало. Еще один шаг в ладью Харона.
Казалось, стать более бледным невозможно, но раненому это удалось. Кожа обрела прозрачно- голубоватый оттенок, лицо походило на череп, туго обтянутый пергаментом.
- Буду вскрывать левую сонную артерию. Аппарат Боброва, быстро!
Наш последний аргумент. Внутриартериальное нагнетание крови - чтобы дать хоть какое-то давление жизненно важным органам. Бакулев пробовал, говорят, с того света вытаскивал.
Иглу в артерию. Подогретую кровь - под давлением прямо в артерию, к мозгу, пока не наступило кислородное голодание. Держись, боец, мы тебя не отпустим.
И тут сердце замерло, как уставший солдат, присевший отдохнуть на минутку, да так и замерший, привалившись к стенке окопа. Значит, ничего у нас нет срочнее, чем его запустить.
- Камфору под кожу.
Никакой реакции.
Непрямой массаж сердца. Раз, два, три... Непередаваемое ощущение, которое никогда не поймет не-медик – почти что держать в руке сосредоточие человеческой жизни, жадно ловить его малейшее трепетание. Среди хирургов почти не бывает толстяков - трудно набрать лишний вес, когда каждая секунда такого ожидания сжигает калории, как атомный реактор.
Есть сокращение, но это пока ничего не значит. Еще одно, и еще.
Вдохнул... выдохнул.
- Кислород.
Дышит. Поверхностно, слабо, но дышит. То, что пульс не прощупывается - ерунда.
- Лейте кровь. Две дозы в артерию, как пойдет в вену - две дозы туда. Среди оставшихся выздоравливающих есть такие, у которых можно взять кровь? Нужна нулевая группа. Поищите. Боюсь, с тем, что осталось, мы его не вытащим.
- Есть пульс! Сто двадцать, очень слабый.
Ну, что, дружище, держись. Сейчас затампонируем печень кусочком сальника, зашьем. Как новый не будешь, до конца жизни – диета и дважды в год медицинский осмотр.
Но не умрешь. По крайней мере - не сегодня.
- Что там за шум? – спросил Поволоцкий, снимая маску и с наслаждением протирая лоб и глаза. Боже, какое это счастье – самому взять и протереть лицо, которое будто закаменело от мышечных узелков.
- Раненые. Еще три машины.
- Радиометр?
- На втором диапазоне - зеленый.
- Примите этих и сменяйтесь. Я моюсь и перехожу в главную операционную.
Мир вокруг Ивана рождался заново - из звона в ушах, сухости во рту, пелены перед глазами... «Палатка. Полевой госпиталь», подумал он, силясь сообразить, как же он сюда попал. «Судя по не слишком далекой канонаде - медсанбат. Значит, про День Победы был сон... ну, что ж, еще повоюем...»
- Фы пришльи в сепя. Гут. Карашо.
Над Терентьевым наклонился человек в белом халате поверх черной формы. Белые или светло- серебристые петлицы, одна из них - с черепом и скрещенными костями.
«В плену… Досада какая...»
С этой мыслью он провалился обратно во тьму.
- Кислород, - скомандовал кто-то невидимый, на чистом русском языке.
- Пульс отчетливый, - это уже другой, женский голос, да какой там женский - лет восемнадцать девчонке.
Почему-то очень сильно замерз нос, как будто к нему приложили кусочек нетающего льда. Мутная пелена сползала с глаз, медленно, неохотно.
- Если вы меня видите, моргните, - строго приказал кто-то расплывчатый и одноцветный, нависший над инспектором.
- Ви...жу... - с трудом выдавил из себя Иван. Ему показалось, что для спасения от кошмара, в котором он попал в плен, почему-то было очень важно заговорить.
Влажный тампон промокнул губы.
- Пить вам нельзя, - сказал суровый врач. Забавно, какие они всегда строгие. Как с детьми малыми разговаривают.
- Вы извините, - обратился врач к кому-то невидимому, - по уставу у легкораненых кровь брать нельзя. Но у нас остался только НЗ, и даже физраствора мало.
- Ничефо, ничефо. Дойчьлянду я крофью послушил, теперь России послушу.
Не рискуя поднимать голову, Терентьев осторожно повернул ее на голос. На носилках слева от него лежал немец, явный белобрысый немец с орлиным профилем, в черной форме под белым халатом. Между ним и Иваном протянулась резиновая трубка с огромным шприцом посередине. Молодой санитар, сидя на маленьком складном табурете, сосредоточенно нажимал на поршень, вводя Терентьеву немецкую кровь.
Не в плену, понял инспектор. У своих. А немец, скорее всего, алеманнер – доброволец из европейских беженцев.
Мысли Ивана понеслись вскачь, как пришпоренные лошади – где он, что за госпиталь, прошла ли колонна, как вообще дела на фронте. Когда, наконец, он сможет вернуться в строй… И, не выдержав скачки,
