К весне активность боевых действий спала, враг определенно собирал силы, готовясь к чему?то новому и масштабному. И достаточно было одного взгляда на карту, чтобы понимать – к чему.
Пришелец из чужого мира, Иван Терентьев, многое знал, в том числе и общую историю его Мировой Войны. Иногда Константин чувствовал почти суеверный страх, сравнивая течение
Исторические аналогии обнадеживали – если в сходной ситуации СССР отбился, Империя вполне могла повторить его свершения. Однако слишком значимы были различия, чтобы однозначно уповать на аналогии. И, если оставить в стороне соображения боевого духа, которые император не так давно изложил Терентьеву, краеугольной проблемой оставались планы противной стороны. Точнее, их незнание.
Воздушная разведка была почти непосильна для Империи. Полет разведчика практически всегда становился путем в один конец, даже на новых турбовинтовых самолетах. Данные агентурной разведки так же представляли собой тонкий, почти пересохший ручеек сведений, поставляемый резидентами из Англии, а так же теми, кто уцелел и не исчез без следа после всех ужасов, обрушившихся на Западную Европу. Оставались радиоперехват, войсковая разведка, и волшебство аналитиков, отделявших истину от многослойной обертки разноплановой дезинформации. Но этого было недостаточно.
Принимая за аксиому неизбежное и грядущее наступление противника, следовало определить его возможные цели. Здесь и начиналось самое мрачное. В отличие от нацистов, с которыми сражался СССР, для Евгеники открывалось целых четыре возможных направления для ударов. Первый – с Плоньско– Цехановского выступа, успевшего стать страшной и кровавой легендой, не хуже Ржева в СССР. Здесь противник прикрывался с севера обширным болотистым районом, не позволявшим Империи развернуть и снабжать мощную группировку войск. Вторая возможность — наступление с середины «омеги», от Скерневицы — оказывалась самой удобной с точки зрения логистики и раскалывала варшавский район пополам. Если же атаковать по третьему пути, от позиции Люблин–Пулавы, то открывались совершенно феерические возможности, вплоть до глубокого охвата с юга почти всей действующей армии Империи. И, наконец, некоторые обрывочные разведданные позволяли предположить проработку противником планов удара из?под Сандомира – дубль Люблин–Пулавского, только с ещё большим размахом и более глубоким охватом.
Разумеется, у каждого варианта имелись и свои противопоказания, ущербные стороны, связанные, главным образом, с водными преградами. Висла и её притоки, вкупе с линией фронта, делили регион на несколько замкнутых частей, и как бы ни действовали нацисты, в любом случае пришлось бы организовывать масштабное форсирование минимум одной реки, либо в самом начале операции, либо в развитие успеха.
Империя оказалась в классической ловушке обороняющегося – перекрыть все возможные направления не представлялось возможным, кто обороняет все – не защищает ничего. А ошибка неизбежно влекла поражение, которого страна уже не могла себе позволить. Разведка, несмотря на сверхчеловеческие усилия и огромные потери в технике и людях, так же не смогла дать однозначный ответ. Решение предстояло принять высшему руководству страны.
— Моё мнение – необходимо наступать, — четко и кратко сказал министр Алюшников. – Наступление на выбранном участке Краков–Люблин сорвет их планы. На южном фланге будем прикрыты Карпатами, если получится, можно свести этот год в ничью. Уже достижение. А для пропаганды сейчас даже ничья – роскошный подарок.
Константин посмотрел на канцлера. Корнелий Светлов обладал одним очень специфическим качеством – он был подобен воде, обтекающей любую преграду и потихоньку её подтачивающей. При этом хитрость и изворотливость каким?то причудливым образом всегда удерживались на тонкой грани, отделяющей карьеризм от трусости. Светлов почти никогда не имел собственного мнения, но безошибочно вылавливал из множества чужих то единственное, которое в конечном итоге оказывалось самым верным. Иногда Константин с трудом удерживался от того, чтобы не сместить этого человека–хамелеона. Иногда благословлял судьбу и удачу за то, что в его распоряжении такое удивительное подобие механорганизатора, всегда выкидывавшего верную карточку. Впрочем, на этот раз канцлер удивил всех.
— Четыре возможных направления, — произнес он, и на сей раз обычно вкрадчивый, бесплотно– обволакивающий голос звучал на удивление твердо и решительно. – Если нет возможности в точности узнать – откуда последует удар… Надо бить самим. Я согласен – нам надо атаковать первыми и постараться добиться хотя бы размена.
Алюшников поперхнулся от изумления. Канцлер был последним человеком, от которого следовало бы ожидать поддержки решительных действий.
Константин взглянул на Корчевского. Тот, прежде чем ответить, как обычно, тщательно протер и без того сияющие идеальной прозрачностью и чистотой стекла пенсне.
— Я, э–э-э… ценю готовность коллег к решительным поступкам, — лысина Корчевского качнулась в сторону министра и канцлера, обозначая вежливый поклон. – Однако не будем забывать, что доселе наступательные действия приводили нас к… фиаско. Я полагаю, что нам следует придерживаться оборонительной стратегии.
— Не надо копировать иномировой опыт, — возразил министр. – Сходная ситуация не обязательно воспроизведёт то же самое решение. Противник в более выгодном положении и обладает большими возможностями. Советы могли сосредоточиться только на двух районах, и даже в этих условиях их победа оказалась не предопределена. Мы рискуем значительно больше.
— Поддерживаю, — сказал канцлер, всматриваясь в карту.
— Не согласен, — непреклонно произнес Корчевский. – Наступление на юге имеет хоть какой?то смысл, если удастся зацепиться за реку Пилицу. Позволю себе напомнить, что до сих пор наша полевая оборона удерживала не истощённого противника только в том случае, если опиралась на водную преграду. И то не надолго. Но наступательные действия на такую глубину, причем под ударами всей центральной группировки Евгеники – это самоубийство.
— Теперь у нас есть дорожные войска, — продолжал спор канцлер, видимо решивший, что теперь он агрессивный и напористый государственный деятель. – Это серьезно укрепляет наши позиции в транспортировке войск и снабжении. И мы не стремимся разбить врага, понятно, что это пока невозможно. Достаточно будет связать его силы, это уже достижение.
— А что после? – неожиданно спросил Константин. – Допустим, что мы продержимся до августа– сентября, не потеряв Варшаву. Что дальше?
— Можно сопроводить общее южное наступление серией ограниченных операций по остальному фронту, — ответил Алюшников, но в его голосе искушённое ухо монарха уловило тень неуверенности.
— И тем ослабить ударный кулак, — продолжил мысль военный разведчик. – В пробивной силе которого мы и так не уверены.
— Я попросил бы… — начал было министр, но в это мгновение Константин поднял руку со словами:
— Господа, достаточно.
Император откинул назад голову и сложил пальцы домиком, оперев локти на подлокотники. Тяжелые веки опустились на глаза, как броневые заслонки, будто запирая мысли, не давая им вырваться снаружи.
— Суть проблемы ясна, — вымолвил Константин, не меняя позы раздумья. – От повторения по кругу объективные факторы не изменятся. Наличие противоположных и серьезно аргументированных мнений говорит о том, что однозначного и заведомо верного решения в данном случае не существует.
Невысказанное повисло в воздухе, бесплотно, но весомо, как лоснящийся маслом снаряд – если нет «естественного», очевидного решения, его предстоит выбрать тому, кто стоит на вершине управленческой
