романс «Дышала ночь восторгом сладострастья», остался до утра в люксе, откуда срочно выселили несчастного Меделянского. Через неделю Сплошную назначили директором. Регина же Федоровна не вынесла возвышения подруги и вскоре уволилась…
— А почему Меделянский — несчастный? — с тихим злорадством спросил писодей.
— Как, вы ничего не слышали? От него сбежала жена…
— Вероника? От него тоже? — удивился Кокотов так живо, что Валюшкина вздрогнула и посмотрела с неудовольствием.
— Да! — радостно подтвердил водитель.
— К кому же?
— К Кеше, — еще радостнее сообщил Коля.
— К правнуку Болтянского? — писатель с опозданием понял, чьи ноги видел в кабинете невропатолога.
— Ну да! Он же ведь всю эту кашу и заварил.
— Ян Казимирович?
— Да нет же! При чем тут Казимирыч? Правнук!
— Кеша? Кашу?! Не понял…
— Вы даже этого не знаете? — Шофер от недоумения пошел на обгон справа.
— Нет… Нас долго не было.
Услышанная история повергла Андрея Львовича в изумление, а ведь он пережил беспредельные 90 -е, и удивить его было трудно.
Началось же все с пустяка: навещая прадеда, Кеша налил в бутылочку ипокренинской воды и отдал на анализ. Для интереса. Результат превзошел ожидания: оздоровительная формула источника вызвала благоговейную оторопь бальнеологов. Боржоми, ессентуки, нарзан, сан-пелегрино и прочие раскрученные бренды, как говорится, просто отдыхали! Стало понятно, почему насельники ДВК жили дольше и болели реже, чем обитатели других богаделен. И у Кеши созрел смелый бизнес-план: открыть в этом месте вип- водолечебницу. Зная, что прохиндей Аркашка проворовался и едва сводит концы с концами, хитроумный правнук через Яна Казимировича подкинул идею акционировать «Ипокренино» (якобы для привлечения инвесторов) и помог оформить бумаги. Затем он взял в своем банке кредит и скупил акции у Огуревича, Меделянского и Жменя, но не сам, а через подставное лицо… Артиста.
— Какого еще артиста?
— Вы не знаете, что Ибрагимбыков — артист?! — вскричал Коля, чуть не соскочив с трассы в кювет.
— Не-ет…
— Вы что, там газет не читали?
— Не читали.
…Кеша хотел напугать ипокренинцев, внушить, что они имеют дело с крутым криминалом, но с настоящими бандитами, будучи интеллигентом в четвертом поколении, связываться побоялся. Знал: потом от них не избавишься. Молодой проходимец поступил оригинально — нанял актеров Северо-Кавказского драматического театра (СКДТ) имени Лермонтова. Правда, в 90-е годы Лермонтова объявили колонизатором, воевавшим против свободных горцев, и театр переименовали в СКДТ имени Мцыри. Но, несмотря на эту предосторожность, ваххабиты «логово шайтана» все-таки взорвали, и актеры остались без работы. Сам Ибрагимбыков был заслуженным артистом республики и заведующим труппой, он-то и предложил нескольким коллегам попытать счастья в Москве. Они надеялись получить роли в каком-нибудь кровопролитном сериале, благо имели типичную кавказскую внешность и в совершенстве владели той гортанной разновидностью русского языка, на котором говорят все башибузуки отечественного кино.
Кеша, катаясь на лыжах в Закопане, познакомился с неким Колорадовым, продюсером фильма «Жесть», и за выпивкой, смеясь, рассказал, что давно хочет разыграть одного своего крутого приятеля, устроив мнимый наезд на его фирму «злых чечен». Колорадову идея понравилась, и он порекомендовал актеров из театра имени Мцыри, не прошедших кастинг по причине чрезмерной приверженности системе Станиславского, каковая для брутального современного «мыла» не подходит. Злонамеренный правнук, вернувшись в Москву, встретился с Ибрагимбыковым и договорился, что тот и его парни за хорошие деньги изобразят настоящих бандитов. Актеры отнеслись к делу творчески и создали сочные, полнокровные, убедительные образы наших современников — душегубов кавказской национальности. В детали хитроумного плана их, конечно, никто не посвящал, заказчика они ни разу не видели. Осторожный Кеша общался только с Ибрагимбыковым и наплел ему, что Огуревич, Жмень и Меделянский воруют, морят ветеранов голодом, а он как почтительный отпрыск хочет помочь прадеду и его друзьям взять управление ДВК в свои руки. Горские актеры, воспитанные на уважении к аксакалам, возмутились и поклялись напугать жуликов, обирающих стариков, на всю жизнь. Никому даже в голову не приходило, что дойдет до крови. Это была игра, театр, кино…
— А пистолеты? — нервно спросил Кокотов.
— Травматика.
Ибрагимбыков заподозрил обман лишь на суде, когда увидел орденоносных ветеранов и саму Веру Ласунскую, которую боготворил с детства: фотография великой актрисы висела у них в сакле на глинобитной стене рядом с портретом имама Шамиля. Чтобы разобраться во всем, он и поехал в «Ипокренино» навстречу своей смерти.
— Трое детей осталось…
Андрей Львович снова погрузился в стыд воспоминаний, которые, уродливо искажаясь, полгода тревожили его во сне и отравляли минуты тихого безделья. Он снова увидел, как, визжа тормозами, остановился черный джип, как из машины выскочили телохранители и неторопливо вышел Ибрагимбыков в черном кожаном пальто, как Жарынин горячо обнял андрогинового соавтора, проверил еще раз, легко ли выдвигается клинок из трости, и перекрестил зилота добра…
— Кешу. Арестовали? — строго спросила Нинка.
— Нет. Сначала никто не знал, что все это организовал он…
— Как. Узнали?
— Колорадов увидел в «МК» фотографию мертвого Ибрагимбыкова, узнал и позвонил в милицию. Но Кеша с женой Меделянского улетел в Лондон…
— Значит, Вероника все знала? — догадался писодей.
— Еще бы! Она и уговорила Гелия Захаровича продать акции.
— Гадина! — молвила бывшая староста, задетая тем, что Кокотов назвал бывшую жену по имени.
— А почему в Лондон? — спросил Андрей Львович, душевно посвежев оттого, что подлая Нико надула не его одного.
— С Лондону выдачи нет, — подумав, ответил водитель.
— А Ян Казимирович?
— Помер. От позора.
…Любимый фельетонист Сталина, узнав страшную правду, собрал всех ветеранов в холле у телевизора, встал перед ними на колени, попросил прощения и сказал, что никакого правнука Кеши у него теперь нет. Потом Болтянский заперся в номере и не открывал никому, даже знаменитому депутату Илюхину, председателю комиссию Госдумы по расследованию Катынской трагедии. Тот приехал в «Ипокренино», чтобы распросить Яна Казимировича как последнего свидетеля. Но опозоренный Болт не отозвался. Он перестал принимать пищу, не ел даже любимую морскую капусту — и вскоре тихо умер, завещав все свои шелковые платки Ящику…
IV. Дедушка Кокотов
Довольно долго ехали молча, обдумывая услышанное.
За окнами мелькала серая неприбранная Москва. В эти весенние дни, когда снег сошел, а первая
