Распрощавшись с гостеприимными хозяевами и оставив им на память жостовский поднос с хохломскими рюмками, Проценко отбыл в Советский Союз. Однажды он получил от сэра Оливье открытку к Рождеству и в ответ поздравил своего английского друга с Новым годом. В 1989-м великий Лоуренс скончался, и наследники с немалым удивлением обнаружили, что покойный завещал какому-то русскому актеру «Protsenko» 15 тысяч фунтов «для наслаждения суссекским пудингом». Убитые горем, они сочли этот пункт завещания экстравагантной шуткой покойного и оставили без последствий. Но много лет спустя Джоан нашла на чердаке запылившийся жостовский поднос, вспомнила званый обед и Фальстафа из Москвы, сожравшего вопреки всем правилам этикета три порции пудинга. Пришлось возвращать из архива завещание, призывать законников, которые потом еще долго толковали и трактовали необычную волю барона Брайтонского, и фригидная британская юстиция после долгих колебаний признала право Проценко получить свою долю с учетом процентов, наросших с момента, когда открылось наследство. В «Ипокренино» прибыл адвокат семьи Оливье и на глазах у потрясенных насельников вручил торжествующему Георгию Кирилловичу золотую карточку «Оксфорд-банка». Три ветерана — Чернов- Квадратов, богатырь Иголкин и Верлен Бездынько, не вынеся такой онтологической несправедливости, скончались один за другим. Сплошная рассказывала все это весело, почти как анекдот, но история произвела тяжкое впечатление. Даже Коля вздохнул и сник над рулем. Затянувшееся молчание прервала Валюшкина.
— Что. Такое. Геронтотерапия? — спросила она с плохо скрываемой неприязнью.
— Это. Очень. Просто! — передразнила бывшую старосту бывшая бухгалтерша. — Ты молодой, богатый, красивый, а жить не хочется. Тебя приводят к старикам, которым завтра помирать, а они живут и радуются каждому дню, каждой котлетке… Понимаете?
— Да, любопытно, — согласился Кокотов. — И кто же это придумал?
— Американцы. Кто ж еще? Стариков хотели рассовать по интернатам. А я прочла в Сети про геронтотерапию и рассказала Эдику. Знаете, Эдуард Степанович — глубоко верующий человек!
— Это он тут церковь строит? — ехидно уточнил Андрей Львович.
— Часовню. Когда Лапузина нам предложила, он сразу же согласился и включил в смету… — с готовностью объяснила Валентина Никифоровна.
— Наталья Павловна? — вздрогнул бывший вожатый.
— Она! Прикатила целой делегацией: с мужем, подружкой, и отца Якова с собой привезла. Он потом у нас три дня жил — Жукова-Хаита окормлял. Очень интересный батюшка!
— С мужем?! — почти вскрикнул писодей.
— Да, с мужем. Они снова сошлись, чтобы не делиться. А вы не знали? Приятный такой мужчина, солидный, но бодрый! — сообщила Сплошная с мстительной беззаботностью, явно приготовленной заранее. — Он, кажется, профессор, а занимается почему-то строительством. Цену за часовню такую заломил, я вам скажу…
— Сен-Жон Перс говорил, что на вере не экономят, — вставила вдова. — А еще он сказал…
— Подружка — Алсу? — перебил Кокотов, чувствуя, как насторожилось рядом Нинкино тело.
— Вроде Алсу. Косоглазенькая. Кстати, Наталья Павловна давно просила вам передать, если увижу… — бухгалтерша порылась в портфельчике. — Вот это…
Она с улыбкой протянула Андрею Львовичу фаянсового трубача. Писодей бережно принял холодную фигурку в ладони и рассмотрел с нежной грустью: те же ультрамариновые штанишки, та же вскинутая головка, те же щечки, округлившиеся в духовом усилии, тот же крошечный горн, отливающий позолотой…
— Что это? — встревожилась Валюшкина.
— Так… сувенир… — равнодушно отозвался Кокотов, пряча трубача в карман.
— Понятно, — ревниво усмехнулась Нинка.
— А за цветочками-то мы заедем? — жалобно спросила вдова.
— Не волнуйтесь, Маргарита Ефимовна, у кладбища целый рынок! — успокоил Коля.
— Димочка любил желтые розы! Я ко дню рожденья ему всегда дарила!
— Там всякие есть.
XII. Подвиг игровода
И Кокотов зажмурился от стыда.
В памяти каждого человека есть тупик Позора, куда он изо всех сил старается не заглядывать, предпочитая прогуливать сытые мысли, скажем, по бульвару Добродетели, по проспекту Взятых Вершин, по улице Исполненных Желаний, забредая в переулок Милых Недоразумений или проезд Несбывшихся Надежд… Но только не в тупик Позора! Нет, никогда! Ведь там, в мрачных лачугах ютятся тени подло обманутых друзей и гнусно брошенных женщин, чадят, как тусклые керосиновые лампы, преданные идеалы юности и смердит проеденное свободолюбие. Там птицы поют как плачут, там деревья шелестят словно ропщут, там идут дожди соленых слез, дуют ветры стенаний и гремят грома проклятий. Но почему, почему неведомая, неодолимая сила тянет, тащит сердце туда, в этот страшный тупик? Почему?..
…Жарынин с требовательной нежностью оглядел с ног до головы Кокотова — так, наверное, Королев оглядывал Гагарина перед запуском в космос. Игровод заботливо поправил соавтору воротничок рубашки, одернул пуловер и отстранился, любуясь. Сам режиссер был одет так же, как в день знакомства, когда все началось: в замшевую куртку, свежую дорогую сорочку цвета манго, а берет с петушиным пером лихо заломил на ухо.
— Вы готовы? — спросил он.
— Готов! — по-военному ответил писодей.
— Отлично! Еще раз покажите — как я учил!
Кокотов выхватил из трости клинок и пронзил воздух.
— Правильно! Снизу вверх, под ребра, в самое сердце! Я отвлеку его разговором. Сигнал — мои слова: «Это бесчестно, милостивый государь!». Ни секундой раньше, ни секундой позже. Понятно? А теперь проткните подушку — вы должны почувствовать, как сталь пронзает плоть…
Андрей Львович загадочно улыбнулся, отдернул одеяло и предъявил наволочку, в пух истерзанную кинжалом. Режиссер некоторое время смотрел на это в смутном раздумье, потом улыбнулся и молча обнял писодея, прижав к груди.
— Вы… вы… мой андрогиновый… брат! — сказал он сдавленным от волнения голосом.
— Да ладно уж вам…
— Ну-с, а теперь по рюмочке перцовки — и за работу!
…Они шли по коридору плечом к плечу, печатая шаг. Выпитая водка наполняла душу ребячливым мужеством. Навстречу попался Владимир Борисович. Узнав, что соавторы идут на «стрелку» с Ибрагимбыковым, казак-дантист помрачнел, крутанул ус и пообещал догнать их, прихватив шашку. По пути Жарынин заглянул в бухгалтерию: Валентина Никифоровна и Регина Федоровна оторвались от бумажек и посмотрели на него с одинаковой нежностью.
— Девочки, не хотите подышать воздухом?
— А что-о?
— Будет интересно!
— Мы сейчас… — Они потянулись к пудреницам.
— Зачем? — тихо упрекнул Кокотов.
— Подвигу нужны очевидцы! — тихо объяснил Жарынин.
В холле собирались ветераны, чтобы ехать на похороны Ласунской. Одеты они были с привычной скорбной тщательностью, как люди, часто бывающие на печальных мероприятиях: внебрачная сноха Блока вплела в фиолетовые седины траурный бант, Ян Казимирович повязал вокруг морщинистой шеи черный шелковый шарфик, прима Саблезубова закуталась в черные меха, точнее в то, что оставила от них ипокренинская моль. Ящик был почему-то в мундире морского офицера с золотым кортиком, а Злата в интеллигентном брючном костюме с клешем 70-х годов прошлого века. Присутствовали и скорбящие
