— Говорит, что нет.
— Ну еще бы. Неужели он сам сознается. А вы как думаете?
Паула Джеррард ответила не сразу.
— Я думаю, — сказала она, — он, возможно, имел какое-то отношение к ограблению, но краденого он не брал, и если бы не попал в тюрьму, то никогда бы не оказался в одной компании с настоящими преступниками.
Джон налил себе вина.
— Пожалуй, так, — согласился он. Видимо, эта реплика смягчила Паулу.
— В тюрьме отвратительно, жутко, — сказала она. — И самое печальное то, что Терри хвастает, будто тюрьма сделала его настоящим мужчиной. Он познакомился с профессиональными убийцами, способными за пять тысяч фунтов убить кого угодно. А эта компания, которая выкрала из вагона деньги, — опасные типы. — Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами.
— Вы их видели? — спросил Джон.
— Нет, но Терри мне о них рассказывал.
— Создается впечатление, что вы пользуетесь его доверием.
— В известной мере, но это ничего не меняет.
— Почему же?
Она только вздохнула и, пока официантка расставляла второе, молчала.
— Видите ли, — начала она, когда Джон занялся своей boeuf à la mode[31],— энтузиасту-любителю, занимающемуся социальными проблемами, не вытащить парня из преступной среды, сколько ни старайся. — На лице у нее появилось страдальческое выражение, она стиснула руки, пытаясь подобрать слова. — Понимаете, он ведь из бедной рабочей семьи. Отец бросил их, когда Терри был еще ребенком, и на ноги его поставили мать, тетушки и дядюшки. По крайней мере один из его дядюшек — «деловой», как они выражаются, и раскатывает в серо-серебряном «мерседесе». Другой «пошел по печати», то есть…
— Знаю, — сказал Джон с полным ртом. — Где?
— В «Таймс». А третий работает грузчиком на рынке. Какое-то время Терри работал механиком, но дядя, которого он обожает, оказался вором, и, знаете, я не берусь осуждать его.
— Ешьте, пожалуйста, — попросил Джон. Она взяла вилку.
— Видите ли, с его точки зрения, против него вооружилась вся система. Помните, как Ромео говорит аптекарю:
Ну так вот, если честно, я бы сказала ему то же самое.
— Провалы щек его — живая повесть? — в тон ей спросил Джон и взглянул, много ли осталось вина в графине.
— В каком-то смысле да, — сказала она. — Вы даже не помните, как он выглядит?
— Вообще-то нет, — начал было Джон, но тут же умолк, потому что лицо механика всплыло вдруг в памяти: осунувшееся, с недоумевающими злыми глазами, — а впрочем, — сказал он, — я его припоминаю, и у него действительно были «голодом горящие глаза».
— Не думаю, чтобы он голодал в буквальном смысле слова, хотя их обычную еду — жареную картошку, хрустящие хлебцы и пиво — здоровой пищей не назовешь, зато духовной пищей он явно недокормлен…
— Шекспира наизусть не цитирует?
Паула нахмурилась:
— Дело не в Шекспире. Дело в том — не знаю, как это выразить, — в ощущении, что ты вне общества и ненавидишь его… что ты вообще принадлежишь к совсем другому обществу.
— Ассоциации старожилов Уондзуорта.
— Вот именно. — Она улыбнулась. — Видите ли, до тюрьмы он был честным и не в пример своему дяде с серым «мерседесом» мог бы остаться честным, получи он работу, которая обеспечила бы ему нормальное существование. Но трех месяцев в Уондзуорте оказалось достаточно, чтобы чаша весов склонилась в другую сторону. Это страшное место. Они там жутко угнетены, морально подавлены. «Филины» — враги, «кореши» — хорошие ребята, и вот, выйдя из тюрьмы, они с той же меркой подходят к обществу в целом. «Старина Билл» — так они называют полицию — враг, и жить честно — значит сдаться, признать себя побежденным.
— Вы, несомненно, правы. — Джон взглянул на остывшую suprême de vollaile[33], до которой она едва дотронулась. — Но не знаю, что тут можно сделать.
— Вообще? — спросила она. — Или для Терри Пайка?
— И то и другое.
— Это разные вещи. Согласна, в одиночку многого не сделаешь. Когда Терри вышел из тюрьмы, я добилась для него пособия, чтобы он мог подучиться, и… — Она осеклась и покраснела. — Вам это покажется смешным, но я устроила коктейль, чтобы представить его кое-кому из моих друзей.
Джон улыбнулся:
— И как это прошло?
— Ужасно, просто позорище. То есть я хочу сказать, все они глазели на него, как на зверя из зоопарка. Терри же от робости почти рта не раскрывал, зато, когда заговорил, они половину не поняли.
— Представляю.
— Пропасть слишком велика, и такие мосты, сколько их ни наводи, не помогут. И потом, глядя на моих друзей его глазами, я подумала: а захочется ли ему, собственно, менять свое общество на наше? В воровском мире сохранились своеобразное братство, живые чувства, а в высшем обществе одна фальшь и полное безразличие.
— Совершенно справедливо, — согласился Джон. — Вам пудинг или кофе?
— Чашку кофе, пожалуйста. — Она посмотрела на свою тарелку. — Извините, я так мало съела. Что- то нет аппетита.
Они вернулись к разговору о преступлении и наказании.
— Похоже, Терри Пайку трудно чем-то помочь, — сказал Джон.
— Мне кажется, если б вы взялись защищать его, он хотя бы почувствовал, что ему стараются помочь.
— Я возьмусь. — Джон перешел на несколько более официальный тон: — Но за предыдущее осуждение я не несу ни малейшей ответственности. Когда судят за укрытие краденого, то необязательно доказывать факт кражи, достаточно доказать, что обвиняемый знал, что вещь украдена. Помнится, сумма, которую, по свидетельству самого Терри Пайка, он заплатил за вещи, была так мизерна, что уже это доказывало его вину, и он был бы осужден в любом случае.
— Не сомневаюсь. Печальнее всего, что ребятам вроде Терри везде видится заговор. Потому-то он и хочет, чтобы вы его защищали. Он полагает, что вы найдете выход.
— Надеюсь, вы-то верите, что у меня сговоров с судьями не бывает.
