газоне обнаружены следы.
— Сколько их было?
— Один, но он мог впустить сообщника через дверь черного хода. — Он повернулся к Джону. — Кстати, сэр, вы не можете сказать, ничего не украдено?
— Нет, я ничего не заметил.
— Серебро, ценные картины? Ничего такого не было?
— Нет. Только проигрыватель, телевизор, но они на месте.
Томпсон кивнул и, подойдя к телу Клэр, снял покрывавшую ее простыню и осторожно потянул тело на себя. Казалось, он передвигал статую, и Джон впервые увидел, как закатились у Клэр глаза.
— Это ваша жена? — спросил Томпсон. — Да.
Инспектор придал трупу прежнее положение.
— Кто мог это сделать? — спросил Джон. Томпсон только плечами передернул.
— Скорей всего воры, сэр. Ведь непохоже, чтобы это могла натворить миссис Масколл, а?
Джон отрицательно покачал головой:
— Нет. Она не ревнива.
— Мне представляется, забрались сюда воришки, думая, что никого нет, а потом запаниковали, когда наткнулись на вашу супругу с мистером Масколлом.
— Но мелкие воришки не вооружены дробовиками и револьверами, — сказал Джон.
— Жулье тоже теперь не прежнее, — сказал Симмс.
— Тем более лондонское, — сказал Томпсон.
— Но ведь здесь… — сказал Джон. — Беззащитные мужчина и женщина. Воры могли просто убежать. А преследовать Клэр по лестнице и стрелять ей в спину…
— Я согласен с вами, сэр, — сказал Томпсон. — Немного странно. Мы поначалу подумали, что ваша супруга могла узнать убийцу.
— Почему вы так решили?
— А вы поглядите на ее палец, и на этот знак на полу, выведенный кровью. — Он сделал шаг и показал на две черты засохшей крови, перекрещивавшиеся на натертом полу. — Такое впечатление, будто она пыталась что-то написать.
— Похоже на недописанную букву «Н», не находите? — сказал сэр Питер.
— Или на большое «Т», — сказал Томпсон.
— Или «J», — сказал Симмс.
— Если она знала, что умирает, — сказал Джон, — это мог быть просто знак креста. Она была…
Сержант за его спиной прыснул.
Около полудня Джон с сэром Питером Крэкстоном вернулся в Лондон и тут же сел в поезд, идущий в Норидж и Кромер. До Бьюзи он добрался на такси — к этому времени дети уже легли спать. Он прошел на кухню и рассказал Юстасу и Элен о смерти их дочери, не скрыв, что Генри нашли мертвым в ее постели и что он, Джон, был в это время в Приннет-Парке с Паулой Джер-рард.
Верный своим адвокатским привычкам, он изложил им факты, не пытаясь оправдать себя или Клэр. Однако, рассказывая, он по лицу тещи увидел, что сообщение о супружеской неверности дочери потрясло Элен даже больше, чем известие о ее смерти. Выражение горя и смирения с судьбой, появившееся вначале на ее лице, — как у любой матери, которая страшится и одновременно чуть ли не ждет дурной вести, — сменилось подлинным ужасом и отчаянием. Она «повернулась к Юстасу, и тот взял ее за руку, чтобы успокоить, а затем попросил Джона продолжать, и Джон, поняв вдруг, что имеет наибольшее значение для его тещи, рассказал о кресте, начертанном кровью на полу.
— И вы говорите, она была на коленях? — спросила Элен хриплым, торопливым шепотом.
— Да. На коленях возле начертанного креста.
Легче было на следующее утро рассказать Тому и Анне, что мама умерла: во-первых, Джон мог ограничиться словами, что ее убили «плохие люди»; во-вторых, дети воспринимают серьезность и значение события в зависимости от настроения взрослого, который им об этом сообщает, а Джон, приняв валиум у Паулы, был внешне спокоен и держался ровно.
После завтрака — он собирался отбыть в Лондон — к нему явился Юстас, точно богач из Аримафеи по имени Иосиф к Пилату, и попросил похоронить Клэр здесь, на кладбище в Бьюзи.
— Я думаю, это будет приятно Элен, — сказал он, — что она тут, рядом.
— Конечно, — сказал Джон. — Конечно. Честно говоря, я был бы признателен, если б вы взяли на себя заботы о похоронах. Я должен мчаться. Выборы.
— Так вы все-таки баллотируетесь?
— Да. Думаю, что должен. Юстас кивнул.
— Что ж, вы правы. Жизнь продолжается. — Он произнес это тоном, который можно истолковать как угодно; Джон поднял на него глаза, но тесть, шаркая ногами, уже удалялся к себе в спальню.
На станции в Норидже Джон купил в киоске все утренние газеты и по дороге в Лондон внимательно просмотрел их. Об убийстве ничего не было. С вокзала на Ливерпуль-стрит он позвонил Гордону. Через двадцать минут они встретились в холле отеля «Грейт-Истерн», и Джон рассказал своему другу о происшедшем. Было ясно — хотя об этом никогда не говорилось, — что Гордон не симпатизировал Клэр, поэтому он ограничился лишь лаконичным соболезнованием, и если при этом он пригнулся и потер руками лицо, то это было скорее из желания сосредоточиться, чем из сочувствия или от горя.
— Мне снимать свою кандидатуру? — спросил Джон.
— Не знаю. Дай подумать. — Он помедлил. — Ты уверен, что вне подозрений?
— Более или менее. Я ведь был в Суссексе.
— Свидетели надежные? — Да.
— В таком случае это — личная трагедия, что может принести несколько сочувствующих голосов.
— Слишком уж мерзко все это. Гордон согласно кивнул:
— Да уж. Для «Ньюс оф уорлд»[46] просто именины сердца.
— Может быть, это не попадет в прессу.
— Каким образом?
— На меня взялся поработать поверенный Джеррардов. Он явно пользуется влиянием.
— Кто это?
— Питер Крэкстон.
Гордон расхохотался:
— Да. Только он работает еще на несколько газет.
— Так что ты все-таки думаешь? Снимать мне свою кандидатуру или нет?
— Думаю, что нет. Надо продолжать начатое. Плакаты отпечатаны. Разрекламировали встречи с тобой. Что скажут избиратели, если ты снимешь сейчас свою кандидатуру? Полный крах. Да. Я бы не отказывался. Ну случилось. Но это дело частное. Никого это не касается.
— Я ведь не очень в форме…
— Для человека, у которого третьего дня убили жену, ты держишься отлично, впрочем, я всегда знал, что под внешностью велеречивого адвоката скрывается не слабак. Поэтому-то и поддерживал тебя.
Из отеля «Грейт-Истерн» Джон помчался в Хакни, где сообщил своему представителю на выборах, что у него убили жену и он не хочет, чтобы это стало до выборов предметом гласности.
— Пусть голосуют за мою программу, — сказал он, — а не из сочувствия к трагедии в моей личной жизни.
В тот же вечер он выступил на митинге, где члены «Национального фронта»
