— Да, он
Он пересек комнату, наполнил наши бокалы и быстро вернулся обратно, не обращая внимания на цепочку капель, протянувшуюся за ним на деревянном полу. Он сунул стакан мне в руку.
— Так вот, значит, каким способом вы раздобываете свои истории? — подколол его я. — Вытрясаете их из людей силой?
— Конечно нет.
Какое-то время мы молча тянули ром. Затем я снова заговорил:
— Вы верите своей книге. Я понимаю, что вами движет любопытство. Но моя роль во всей этой истории была слишком ничтожна.
— А разве я про вас писал? Я просто сказал, что у него были враги среди музыкантов и артистов.
— Он умер не тогда. На следующий год он работал над завершением одноактного «Дон Кихота»…
— Партитура найдена после войны и опубликована посмертно. По ней была поставлена опера, получившая плохую критику. Лишнее доказательство того, что даже умерший композитор не всегда пользуется успехом.
— Посмертно, говорите? А вот я не уверен.
— Не исключено, что к октябрю 1940 года он закончил сочинение, — предположил Уильям. — Оно попало к вам в руки, и вы отослали его куда надо. Либо Вериан Фрай отправил, как обещал, с курьером.
— А о чем эта опера, вам известно?
— Апологетика фашизма. Франко в образе Дон Кихота. Непонятый герой.
— Франко в образе Дон Кихота? — Я постарался, чтобы в моем голосе прозвучало искреннее изумление. — Да что вы, Уильям! Дон Кихот Аль-Серраса был женщиной.
— А почему Франко не мог переодеться женщиной? Это образ, придуманный Пикассо.
— Нет, нет. Если бы речь шла о метафоре, то следовало бы понимать образ Дон Кихота как символ Испанской республики. Но его Дон Кихот имеет вполне реального прототипа. Женщину. Единственную женщину, которая занимала мысли Аль-Серраса в тот год.
— Авива была мечтательницей, — добавил я. — Она верила в невозможное. В то, что вы живы и спасетесь.
Он ничем не выдал охватившего его чувства:
— Итак, критики ошибались, приписав ему профашистские убеждения?
— Разумеется, ошибались.
— А его британский покровитель?
— Он был в шоке.
— Я не призываю вас опровергать ошибки критиков.
— И не собираюсь.
— Сигарету? — спросил Уильям спустя некоторое время.
— Нет, спасибо.
— Я вас утомил?
— Немного.
Он закурил.
— Давайте вернемся к Андаю. Сначала самое простое. Расскажите, как выглядел город, когда вы в первый раз увидели его.
Прелестным. Уютным. Не то что грязный промышленный Марсель. Андай напомнил мне Кампо-Секо: чистый воздух, пахнущий морем.
Еще из окна поезда вашему взору открываются красные черепичные крыши. Белые стены тесно стоящих домов. Узкие улицы, поворачивающие под неожиданным углом, но очень опрятные. Деревянные балконы и ярко-зеленые ставни. Герань в горшках. Стрельчатые окна, отделанные серым камнем.
За городом расстилается широкий песчаный пляж. Вдоль него выстроились отели, обращенные фасадами к Бискайскому заливу.
Центр города расположен на восточном берегу реки Бидасоа, впадающей в Бискайский залив. Старый форт, покрытые ржавчиной пушки, вросшие в древние баскские волноломы из серого камня, сквозь трещины которого пробиваются крохотные дикие фиалки. Когда наступает пора, речка разливается, образуя своего рода водный карман — естественную гавань. На ее голубой, искрящейся под солнцем поверхности покачиваются на якорях рыбачьи лодки и парусники с болтающимися рядом спасательными шлюпками.
Граница между Францией и Испанией проходит посередине реки, меж лодок; на другом берегу виден город Ондаррибия, похожий на зеркальное отображение Андая. Когда в Ондаррибии бьют башенные часы, их бой слышен в Андае. Выходя на своих суденышках из бухты Андая, баскские рыбаки приветствуют таких же баскских рыбаков, только вышедших из Ондаррибии. На закате маяк на французской стороне перемигивается с маяком на испанской. За тем и другим городом начинаются зеленые холмы.
В первый день, не считая встречи с местным шефом гестапо и хлопот по поводу костюмов для завтрашнего концерта, мы в основном просто глазели по сторонам, пытаясь понять, где заканчивается одна страна и начинается другая, а главное — как охраняется граница.
Я должен уточнить одну деталь. Я уже упоминал, что нас сопровождал офицер гестапо. Он был прикреплен к нам с самого отъезда из Марселя. Молодой парень, года двадцать три — двадцать четыре. Как его звали, не скажу. Зная вашу дотошность, не сомневаюсь, что вы захотите его разыскать. Мне неизвестно, жив он или нет, есть ли у него дети, но мне бы не хотелось, чтобы их донимали расспросами. Наши пути сошлись всего на эту неделю — к несчастью для него и для нас. Я буду звать его Крайслер, это звучит похоже на его настоящее имя.
Рекомендовал Крайслера тот самый офицер на мотоцикле, с которым мы столкнулись на вилле «Эр- Бель». Крайслер был знакомым его дочери.
— А вы собираетесь жениться на ней, когда все закончится? — спросил его Аль-Серрас.
У молодого немца вспыхнули уши.
— СС не понуждает нас жениться, — отрезал он. — Только зачинать детей. Для распространения арийской расы.
Аль-Серрас закатил глаза:
— Ну, ребята, повезло вам. Имеете все удовольствия.
Крайслер был коротко стриженным блондином с открытой, нежной, как у ребенка, шеей. Я спросил его, не играл ли он в детстве на фортепиано. Нет, помотал он головой, но он пел в хоре. До войны он был полицейским в Штутгарте. Ему нравилась Франция. Всегда хотелось побывать в Испании. Он на одном дыхании мог перечислить известных ему музыкантов: Альбенис, Гранадос, Кассадо, Казальс…
Не успел тронуться поезд, как он попросил у нас автографы. Авива решила, что он издевается, и отказала. Но в Тулузе он вышел из вагона и принес ей букет цветов. На следующей остановке позаботился о бутербродах: с ветчиной для нас с Аль-Серрасом и с говядиной для Авивы, хотя она ни разу не обмолвилась о своих пищевых предпочтениях. Нам стало ясно: он знал, кто она такая. Но относился он к нам почтительно и даже пару раз оставлял нас без присмотра, минут на пятнадцать.
Аль-Серрас даже слегка пожурил его за мягкость, и Крайслер неожиданно заговорил официальным тоном:
— Мне дано два указания. Первое: заботиться о здоровье вот этого человека. — Он показал на меня и открыл большой кожаный саквояж, в котором стояла очередная корзинка черешни. — Второе: следить за вами ради вашего благополучия, охранять вас от воров и других злоумышленников. Мой шеф очень интересуется музыкальными инструментами и особенно смычком маэстро Дельгадо.
— Значит, в остальном нам позволено влипать в любые неприятности? — поддразнил его Аль- Серрас.
— О нет, это было бы плохо для всех нас.
Нас отвели в гостиницу, предоставленную властями Андая, и мы попросили у Крайслера разрешения
