короля на верховую прогулку по лесу?
Герцогине оставалось преодолеть несколько последних шагов до дверей. Король чуть заметно кривил лицо в радостной ухмылке. Клянусь, в тот миг я его почти ненавидел.
— Менуэт соль, — объявил я музыкантам и без дальнейших пояснений сыграл первые четыре ноты на струне ля. Они тут же подхватили мелодию.
Я не отрывал глаз от зеркала. Король остановился. Весь зал смотрел на него, ожидая, что он первым начнет благородный танец. Но король смотрел на сцену. Он узнал мелодию. Вспомнил, как танцевал этот менуэт с Эной еще до того, как она стала королевой. Наверное, он помнил еще многое: как она смеялась его шуткам, как спрятала лицо в ладонях, когда он рассказал о забавном случае в Лондоне — он хотел пожаловаться на холод, но, недостаточно хорошо владея английским, сказал, что страдает запором. Он помнил легкость ее шагов, помнил, как она призналась, что любит аромат флердоранжа, и он прислал ей из Испании целое апельсиновое дерево.
Король не покидал танцевального зала, пока звучал менуэт. Это было бы слишком бесчестно даже для него. Мы доиграли до репризы, потом до конца. Мои партнеры взяли финальную ноту и замерли в ожидании, оставив смычки на струнах. Недолго думая, я начал менуэт снова, с первой ноты. Они были профессионалами и тут же последовали за мной. Если король останется в зале, ничего плохого не случится, говорил себе я. Вот пусть и остается.
Под алтарем занялось пламя. «Ты всегда был негодяем, — говорил отец Базилио Персивалю. — Но даже ты не позволишь этому зданию сгореть. Ты ведь знаешь, что здесь нет воды, иначе я разбудил бы весь город и мы погасили бы пожар».
«А как же тайна исповеди? — вознегодовал Персиваль. — Вы же священник».
«Камень не горит, — бубнил чей-то голос в глубине церкви. — Вы что, думаете, его волнует судьба облачений и прочего тряпья? Он боится за деньги, которые где-то здесь припрятал».
Все новые ужасные сцены вспыхивали у меня в мозгу. Что будет с отцом Базилио, со страхом думал я. И молил брата: «Уходи оттуда, Персиваль, уходи скорей. И отпусти святого отца».
Второе исполнение менуэта подходило к финалу. Он заканчивался вычурной восьмушкой, за которой следовала пауза. Она-то и позволяла легко вернуться к началу пьесы, превращая менуэт в бесконечную петлю. Мы могли бы играть его всю ночь. Но публика уже почувствовала, что происходит что-то не то. Впервые за весь вечер перестали пустовать кресла вдоль стены — все больше пар прерывали танец и присаживались передохнуть.
Смычок оттягивал мне руку. Я чуть согнул безымянный палец и мизинец, чтобы они встали удобнее. Мы как раз подошли к финалу, и я сделал требуемую паузу. Но первая скрипка понял меня по-своему и решил дать мне отдохнуть. Не дожидаясь сигнала, он заиграл сольную пьесу Моцарта.
Я поднял глаза. Герцогиня исчезла. Как и король.
Я опустил смычок. Ко мне тут же подскочил бой:
— Что-то случилось?
— Найди министра.
Из бокового придела церкви вынырнул Хорди. В руках он держал клубок веревки. Я узнал эти веревки, похожие на змей. С их помощью Ривера, его брат и другие мужчины выносили из церкви пианино. «То, что надо, — крикнул Хорди Персивалю. — Протащим его через весь город. Будет знать!» Они захлестнули веревку священнику вокруг шеи. Тот напрасно перебегал глазами с одного лица на другое, пытаясь хоть в ком-то уловить ноту сочувствия.
Сидеть не играя я больше не мог. Дождался конца музыкальной фразы и влился в следующую, надеясь, что мощное вибрато скроет мою дрожь. В этот миг нас прервало мелодичное звяканье: кто-то громко стучал серебряной ложкой по бокалу. Я поднял глаза: посередине зала возвышалась фигура министра Переса. Возле него стояла герцогиня — щеки у нее пылали. Тут же был и король, бледный и мрачный.
— Он здесь! — звонко крикнул кто-то, и к центральной группе присоединился муж герцогини, герцог Монтальбани. Он шел из гостиной Гойи, служившей курительной. Мне показалось, что он чем-то недоволен.
— Настала минута, — пророкотал сеньор Перес, перекрывая гомон голосов, — объявить о специальной награде, вручаемой от имени короля и королевы. И мы делаем это в присутствии друзей герцога и герцогини.
В зале раздались одобрительные возгласы. Впрочем, кое-кто из гостей со скептическим видом перешептывался.
Министр Перес хорошо подготовился. В руках у него вдруг возник орден с голубой лентой. Собравшиеся вытягивали шеи, силясь разглядеть награду.
— Господь Бог наделил герцога множеством прекрасных качеств, — разливался Перес.
Герцог хмурился, король хитро щурился.
— Не раз и не два он высказывал желание править более обширными землями, — продолжал свою речь министр.
На лице герцогини расцвела счастливая улыбка.
— Согласно воле короля, — обратился к герцогу Перес, — вам присваивается титул герцога Ортиса и передаются во владение острова Пуэрто-Крус и Верильяна, куда вам и надлежит отправиться.
Шепот в зале усилился. Улыбка на лице герцогини увяла, сменившись изумлением. Король протянул руку герцогу, и тот принял ее. Он беззвучно разевал рот, силясь что-то сказать, но язык его не слушался.
— Где хоть эти острова? — повернулся я к скрипачу, но он не удостоил меня ответом. Просветил меня альтист. Наклонившись к самому моему уху, он прошептал:
— На карте они больше всего похожи на мушиное дерьмо. Лежат где-то к юго-западу от Марокко. Вроде бы раньше там была исправительная колония.
Прошла неделя. Читая газету, я обратил внимание на две статьи. В первой говорилось о том, что король намерен заставить церковь платить налоги. Приводились высказывания нескольких церковных деятелей, которые выражали неудовольствие решением короля. Некоторые группы либералов, до этого находившиеся в оппозиции к королю, напротив, приветствовали его, хотя достаточно осторожно.
Гораздо больше меня взволновала вторая статья. В ней сообщалось об инциденте в Кампо-Секо. В кои-то веки наш городишко удостоился упоминания в центральной прессе. Ни о каком пожаре не было сказано ни слова, но новости ужасали. Некие члены «комитета бдительности» убили местного священника, повесив его в городском сквере. В преступлении обвинили троих крестьян, немедленно приговоренных к смертной казни. Я читал и перечитывал статью, ища их имена. Напрасно. Крестьяне не стоили того, чтобы быть названными поименно.
Я молился, чтобы среди них не оказалось Персиваля. Тешил себя надеждой, что все еще обойдется. Но это у меня плохо получалось. Пустота в сердце зияла, как ни старался я заполнить ее гневом, страхом и жалостью к себе. Останься я в Кампо-Секо хотя бы еще на пару недель, я остановил бы брата. Но я спешил в Мадрид, спешил помочь королеве. Я чувствовал себя без вины виноватым. Я не состоял в «комитете бдительности», не предавал королевский двор. Я только музыкант, твердил я себе.
Я добился аудиенции у королевы. Она заставила меня ждать три дня. Как я узнал позже, она была занята — проходила врачебное обследование. Я попросил у нее разрешения вернуть сапфир.
— Он тебе больше не нравится?
— Я его недостоин. Я не заслуживаю вашего доверия. И не уверен, что смогу служить вам так, как должно.
— Но, Фелю, это же личный подарок. — Ее лицо было бледным. — Ты не путаешь несчастье той ночи с нашей дружбой?
Я не знал, что и думать. В комнате повисла тишина, нарушаемая несогласованным тиканьем часов. Здесь их было сразу три штуки.
