Рэд на мгновение прикрыл глаза – ясно, мол. Потом взглядом показал на мой автомат, болтающийся на боку.
Я его понимаю прекрасно. Чем мучиться от четырех до восьми часов, лучше уйти тихо и практически безболезненно. Но пока катер выруливал из гавани, у меня появилась дурная идея. Дурная настолько, что я сам подивился – придет же такое в голову!
Вообще-то, если разобраться, то на кой мне нужен абсолютно незнакомый сталкер, с которым я знаком всего-то несколько часов? Правильно, на хрен он мне не сдался. И за каким, спрашивается, лядом мне сейчас лезть из кожи вон, рискуя получить в брюхо или другую часть тела аналогичную пулю, которой я только что столь удачно избежал? И это верно, резону никакого. Просит смертельно раненый очередь в голову – уважь человека и не мучай ни себя, ни его заранее провальными прожектами.
Но такая уж я редкостная сволочь, что если втемяшится мне в башку какая-то безумная идея, значит, так тому и быть. И пусть я сейчас мысленно объясняю сам себе глупость и бесперспективность моего плана, в душе я уже знаю: не дождаться Шухарту пули в мозг, пока я, гад такой, вивисектор и садюга, не попробую сделать то, что задумал.
– Зачем? – прошептал американец, поняв по моему задумчивому портрету, что так просто ему не уйти в Край вечной войны.
– Не знаю, – сказал я, доставая из подсумка перевязочный пакет. – Но попробовать надо…
Капитан сначала не поверил, когда я объяснил ему, что от него требуется. Пришлось объяснить повторно, ткнув пальцем в карту, висящую на стене рубки: проходим еще километра три по Киевскому морю, потом поворачиваем налево, потом просто идем по Припяти и вот тут, где у тебя черный кружок, высаживаем пассажиров, то есть нас. После чего расходимся в разные стороны, к всеобщему удовольствию.
– Расходиться некому будет, – мрачно произнес капитан. – Ты знаешь, кто там сейчас живет-то?
– Понятия не имею, – честно признался я. – Слухи разные бродят, но конкретно вроде бы никто ничего не знает.
– Я знаю, – буркнул капитан. – Где-то с месяц назад парнишка один к ним в плен попал, но сумел сбежать. Только не весь. У него местные руку отрезали по локоть, зажарили и сожрали. А на рану швы наложили и каким-то хабаром прижгли. Зажило так, будто на том месте никогда руки и не было. Пацан же ночью умудрился свалить, наверно, от шока силы появились. Как этот инвалид через Зону до Страхолесья добрался – загадка. Только хорошо ему все равно не стало, умом он тронулся. Все говорил, что Чернобыль – это ад, а его обитатели – великие грешники, которые умерли и попали туда на вечные муки. Мол, это живое зло, которому до самого Апокалипсиса предстоит скитаться долиною смертной тени…
– Зло, значит, – хмыкнул я. – Ну, тогда нам бояться нечего. А Апокалипсис – он давно настал, просто ты не заметил.
И щелкнул крышечкой своей зажигалки, изъятой у мертвого профессора.
В общем, капитан согласился доставить нас в Чернобыль. Куда ему было деваться со своей лодки да под автоматом-то? Правильно, некуда.
Десять с хвостиком километров до устья Припяти пролетели быстро – капитан отлично знал фарватер плюс страстно мечтал поскорее от нас избавиться. Потому и в Припять влетел, словно гонщик «Формулы-1» в крутой поворот, вписался красиво и почти не снижая скорости.
Я стоял возле пулемета, смотрел на берега реки, заросшие густым камышом, и гадал, выживет американец или нет. В смысле, дотянет ли до пристани. Признаться, не особо верил я в успех своего предприятия, да и, по большому счету, наплевать было мне на то, чем оно закончится. Я этому Рэду ничего не должен и пытаюсь спасти его шкуру не из-за того, что я высокоморальный альтруист, а просто исключительно по причине вредности своего характера. Как у Высоцкого: «Если я чего решил, я выпью обязательно». Ну и вот. Решил я попытаться вытащить это импортное тело с того света – значит, попытаюсь, пусть даже ради этого придется прогуляться долиною смертной тени. Такой уж у меня паскудный характер – причем паскудный он прежде всего для меня самого…
Пока я от нефиг делать гонял туда-сюда в голове философские мысли, летящий вперед катер налетел на какую-то хрень и чуть не перевернулся. Меня швырнуло на пулемет, Шухарта, лежавшего на палубе, приложило о борт, хорошо, что вообще с палубы не сбросило. Хотя как сказать? Утоп если б, может, ему и лучше было бы…
– Полегче, коновал, – прорычал я. Проклятая пуля, располосовавшая на мне шкуру – хоть молнию вставляй – тоже была далеко не подарком. Хорошо, что перевязочных пакетов нам с Шухартом на двоих хватило. И, как назло, именно раной я приложился об пулемет, после чего у меня незамедлительно появились звезды в глазах и острое желание отрубить капитану руки по самую задницу, откуда они и растут.
– Сомы, – извиняющимся тоном отозвался капитан, высунувшись из рубки. – Мутанты, мля. Кидаются на все, что движется, совсем охренели. Здесь встречаются экземпляры длиной почти с мой катер.
– Очень мило, – сказал я. – Ты скорость-то сбрось, голландец летучий.
И пошел проверить, жив ли там Шухарт.
Американец дышал, но был без сознания. Повязка, туго стягивающая его живот, изрядно напиталась кровищей. По ходу, печень реально задета и в брюхе у него сейчас, как у водяного из известного мультика. В общем, по-хорошему, вряд ли до вечера протянет. Который, кстати, уже не за горами.
Русло Припяти извивалось рассерженной змеей. По пути нам то и дело попадались ржавые останки речных судов, какие-то бревна, торчащие прямо из воды, мусор и тому подобная гадость. Но капитан продолжал уверенно вести катер вперед на средней скорости, умело обходя препятствия, словно делал это уже не раз. Угу, стало быть, дорога на Чернобыль тебе известна. Любопытно, какой же у тебя там, дядя, интерес?
Но удовлетворять любопытство времени уже не было. Вдали, километрах в десяти отсюда, маячила в предвечерней дымке хорошо знакомая всем сталкерам труба, торчащая из крыши Третьего энергоблока ЧАЭС, а слева из-за очередного поворота среди камышей показалась старая пристань.
– Приехали, – радостно заорал капитан, направляя катер к берегу.
Растолкав носом остовы деревянных лодок, догнивающих возле пристани, наш «летучий голландец» аккуратно притерся бортом к бетонному причалу. Капитан, не глуша мотора, вылез из рубки и метко набросил швартов на единственную сохранившуюся причальную тумбу. После чего, опасливо косясь на берег, сбросил на пристань легкий трап и предложил:
– Ну что, давай помогу твоего другана на плечи забросить.
– Я сам, – бросил я. И добавил: – Не люблю, когда за спиной стоят.
Признаться, кантовать взрослого бесчувственного мужика дело весьма проблемное. Но и капитан не внушал мне доверия. Так что уж лучше мы как-нибудь сами.
Присесть, взять, приподнять, взвалить… выдохнуть. Почему живой всегда легче полуживого, который без сознания? Хотя мертвый тяжелее любого из них, вообще будто мешок с камнями прёшь.
Преодолев шаткий трап, я сошел на берег, сделал десяток шагов и услышал то, что ожидал услышать. Люди не меняются. Они предсказуемы, как погода в Зоне, которая всегда хмурая и промозглая.
Боек лязгнул, но выстрела не последовало. Оно и понятно. Если из пулемета вытащить возвратную пружину, а из ленты – один патрон, процесс не пойдет. Вот поэтому я всегда перед эксплуатацией проверяю любое оружие. Стараюсь по крайней мере.
А капитан, видать, явно не на то учился. Поэтому я не стал ждать, пока он сбегает в рубку за наверняка припрятанным там пистолетом или не предпримет еще какую-нибудь пакость, а просто развернулся и из крайне неудобного положения дал очередь от живота, стараясь при этом не уронить Шухарта.
Получилось нехорошо. В нормальном положении я всегда стреляю нормально, то есть, если собираюсь убить – убиваю, не позволяя цели мучиться. Ни к чему это, не по-человечески. Но сейчас мне было не до высокоморальных изысков, поэтому капитан из щедро выпущенной очереди поймал объемистым брюхом две или три пули, которые и отбросили его к противоположному борту.
Пуля в живот – плохая рана, с которой можно до суток промучиться, пока кровью не изойдешь и перитонит тебя не доконает. По идее, надо было вернуться и добить. Но у меня на плечах сейчас лежал точно такой же раненый, которого надо было еще нести и нести. Поэтому я рассудил, что капитану тоже не следовало пытаться стрелять в спину человеку с эдакой ношей. Судьба, как всегда, распорядилась
