Ее андалузский друг

Звонок спас его — он чуть было не выехал на поле. Его уже несло в канаву, когда он резко повернул руль и вывернул обратно на дорогу. Вздохнул, переживая шок.

— Алло!

— Я тебя разбудила?

— Да. Спасибо тебе за это.

— Это София.

— Я узнал тебя.

— Где ты?

— За рулем.

Он поднял боковое стекло, снизил скорость, чтобы лучше слышать ее.

— Мне нужна твоя помощь.

— Помощь какого рода?

— Кто-то заходил в мой дом.

— Ты звонишь из дома?

— Нет. Из автомата — они еще кое-где остались.

— Отлично.

Долгая пауза.

— Тебе угрожают?

— Да… Но не напрямую.

— Я вернусь домой через день-два, позвони мне тогда, ладно? Если что-то произойдет до того — звони!

— Хорошо.

София не повесила трубку, словно ей не хотелось заканчивать разговор. Йенс слушал ее дыхание.

— Я не знала, кому позвонить.

— Будь осторожна, — сказал он и нажал «отбой».

Ему подумалось, что как-то много всего сразу. Найдя в углублении на двери машины пачку сигарет, он закурил при помощи прикуривателя, опустил окно и выдохнул дым наружу. Вдохнул воздух сельской Польши, приправленный легким запахом гари из какого-то предприятия, расположенного неподалеку.

Ларс поменял машину — пересел с «Вольво» на «Сааб», старую синюю модель «9000», на которой поехал в Стоксунд, загрузив звукозаписывающее оборудование в багажное отделение.

Припарковав машину, он проверил прием, подключил активацию голосом, запер авто и дошел пешком до Стоксундской площади. Там сел на автобус, который довез его до Дандерюдской больницы, спустился под землю и поехал на метро в сторону центра.

Держась за поручень, Ларс стоял возле дверей вагона. Эти недоумки решили отстранить его от работы, теперь это стало совершенно очевидно. На это указывало и поведение Гуниллы — то, как она игнорировала его, как не приглашала его для беседы, поручала ему бесконечное наблюдение, отказываясь обсуждать или комментировать его отчеты. Собственно, она обращалась с ним, как с малознакомым человеком — его это приводило в бешенство. Кроме того, в конторе на Брахегатан появился умственно отсталый недобитый расист с двойным подбородком. Начальница представила его как нового сотрудника группы. Ханс Берглунд: бывший патрульный, бывший полицейский в аэропорту, по мнению Ларса — толстый и убогий лузер. Она сказала, что он будет им помогать — интересно, в чем именно? Неужели он займет его, Ларса, место? О чем говорили Гунилла и Андерс в парке Хумлегорден? Что происходит? Чем больше он над всем этим размышлял, тем меньше понимал. Проклятье! Мозги совсем не работают. Ларс постарался сосредоточиться, закрыл глаза, мысленно создал в голове отдельные ящички, в которые можно было бы рассортировать отдельные события. Ящичков получилось три: один для Гуниллы, один для его слежки и один для Софии. Начало хорошее. Он начал раскладывать события в разные ящички, но потом засомневался, стал перекладывать их туда-сюда. Разозлился сам на себя, поскольку совсем запутался, поймал себя на том, что стоит и бормочет что-то себе под нос, открыл глаза.

Какой-то молодой отец с коляской встревоженно покосился на него и поспешно отвел взгляд. Ларс снова закрыл глаза и попытался вернуться к своим ящичкам, но его отвлекли, потому что кто-то громко высморкался у него над ухом. Металлический голос из динамиков объявил: «Технический университет», пробурчал что-то о пересадке на электричку Руслагсбанан. Потеряв мысль, Ларс сдался — ящички в его сознании обратились в труху.

Открылись двери, в вагон ввалился алкаш, который стал приставать к молодой женщине, сидевшей и читавшей книгу в дальнем конце вагона. Полгода назад Ларс подошел бы к нему, предъявил свое полицейское удостоверение и вынудил пьяницу сойти с поезда. Теперь ему было наплевать, он смотрел в пол. Пьяный шумел на весь вагон, женщина страдала.

Сидя на полу в своем кабинете, Ларс рисовал на листе бумаги, записывал все события последних дней, задавал вопросы самому себе: Гунилла, София, машина, исчезнувшая из виду возле парка Хага. Что такого знает Гунилла, чего не знает он? Ларс записывал и рисовал на бумаге: имена, стрелочки, вопросительные знаки. И еще Андерс. Что Андерс Аск делал там с Гуниллой?

Новые вопросы — и никаких ответов. Он писал, думал, снова писал — листок был уже весь исписан, слишком много слов, слишком много вопросительных знаков.

Ларс поднялся с пола, посмотрел на две картины, висевшие на стене: на одной была изображена обезьяна в гавайской рубашке, сидевшая на унитазе с рулоном туалетной бумаги во рту. Эта картина висела у него на стене в детстве — она всегда была с ним. Рядом с ней висела увеличенная фотография Инго Юханссона[21] в шортах и боксерских перчатках — он чуть наклонен вперед, готов к бою. Эту фотографию отец подарил ему, когда Ларсу исполнилось восемь лет. «Инго — не тряпка, а настоящий мужик, запомни это, парень». Леннарт любил пропустить рюмочку перед обедом, любил в шутку побоксировать с сыном — хотя всегда бил его чуть сильнее, чем просто в шутку. И еще он говорил, что миром правят евреи и что Улоф Пальме — коммунист, что-то в этом духе.

Ларс снял со стены обезьяну и Инго, положил их на пол и достал из ящика стола толстый фломастер. Встав перед большой белой стеной, он стал переносить на нее то, что только что записал на листе бумаги. Он писал, рисовал, изображал, а потом, отступив назад, разглядывал свое произведение… Чего-то не хватало.

Ларс распечатал на компьютере фотографию Софии, поместил ее в центре схемы, снова отступил назад, оглядел свое творение. Она смотрела на него со снимка, он разглядывал ее. Кажется, в его схеме наметилось нечто, чего он пока не мог ухватить. Ларс стал чесать ногтями голову, сердце у него забилось чаще. Он распечатал на компьютере фотографии других людей — всех, кто имел какое-либо отношение к делу, прикрепил их на стену — веером вокруг нее. Написал, кто они такие, что они сделали или не сделали… нарисовал красные линии между ними, чтобы обозначить связи.

Все линии вели к Софии.

Софии позвонил Гектор. Его голос звучал почти виновато, словно он осторожничал, не желая напугать или расстроить ее. Он сказал, что ему нужна ее помощь. Она догадалась, что это повод для встречи.

Гектор полулежал на диване в гостиной своей квартиры в Старом городе, София сидела рядом, изучая трещину на его гипсе. Она осторожно отогнула кусочек гипса.

— Я не могу оценить, срослась ли твоя нога. Тебе надо поехать в больницу, показаться врачу.

— Сними мне его, — проговорил он.

— Тебе нужно носить его еще как минимум неделю.

— Мне не больно, я могу шевелить ногой внутри гипса, так что все уже наверняка в порядке.

— И как давно ты ходишь с такой трещиной?

— С того вечера.

С того вечера… Никто не хотел вспоминать о том вечере — и ей менее всего хотелось об этом говорить.