обманываю. В детстве только бабушку свою обманул… когда сливки с молока пальцем собрал и съел… сказал, что кошка. А она говорит: у кошки — когти… сразу видно…
Молодые рабочие вокруг развеселились, как в цирке, сумрачный вид Климова их, наверное, убеждал в том, что он-то и бил, а просьба об очной ставке говорит лишь о том, что Климов бывал и не в таких передрягах.
— Хорошо, — неожиданно согласился комсорг, — мы устроим вам с Васей…
— А вот это ни к чему! — резко вмешался Туровский. — Он не твой комсомолец, не УОС-овский, он из СМУ-2. Это мы, — он подчеркнул интонацией, — мы им займемся, если виноват. Сейчас речь о том, что Климов организовал одеколонную пьянку… («Знает?!» — ахнул Иван Петрович, а его рабочие напряглись) а там и до драки недалеко. А про комсомольца Черепкова газета писала! Про вас же она не писала, Климов!
Иван Петрович медленно поднялся, надел очки и посмотрел на Туровского. Кто-то рядом хихикнул: видимо, потешно выглядел бородач в эту минуту.
— Не знаете, а клеите… — укоризненно сказал Климов. — Я за порядок, за перевыполнение, за социалистическое соревнование… Ведь как было дело. Толик Ворогов приехал и жалуется…
Климов спокойно рассказал. Ему дали дорассказать. Валерий странно усмехнулся.
— Проверим. Где тут Ворогов? — Из толпы вышел Ворогов. — Ну-ка, честно, Толян. Бил Климов?
Иван Петрович глазам своим не верил — бледный, растерянный Ворогов топтался перед начальником штаба, хлопая себя по заднице каской на резинке, кивал, что-то бормотал и все отворачивался, отворачивался от Климова.
— Толя, ты ж рядом стоял! — взмолился Иван Петрович. — Понятно. Если в паспорте цифра… можно на меня валить? Понятно. Ладно, валите. Чего там.
— Ну, ладно так ладно, — равнодушно заключил начальник штаба. — Другим будет неповадно. Бросить рабочий пост… Знаю, знаю, что не было бетона. Ну и что? Есть штаб. Есть звенья. Кстати, звеньевым вы больше, конечно, не работаете… Маланин, проинформируй, как там на Арабском Востоке…
Маланин полминуты подержал перед глазами палец (пока утихнет шум в кафе) и начал рассказывать про Израиль и Египет, а Климов, как оплеванный, продолжал стоять. «Сесть или уйти? Это всё? Они даже не захотели узнать правду? Ну, не сволочи ли?! Фофаны и лярвы!»
Задевая столики со стаканами, он зашагал прочь и, оказавшись вдали от кафе, на ярком свету солнца остановился закурить.
— Куда?! Зашибет камнями! — крикнул кто-то вслед. — Дядь Вань!
Обернувшись и ощерясь, Климов ответил отборным матом, каким давно не ругался. Вдали громыхнул взрыв, прошелестели в воздухе осколки, простучали дробью по крыше вагончиков. Дверь кафе распахнулась, веселая толпа вырвалась наружу и, отталкивая старика с дороги, потекла снова к рабочим местам — вверх по железным лестницам, по деревянной опалубке, по винтообразным запутанным дорогам котлована, где со всех сторон бьют ледяные фонтаны процеживающейся через камень воды, сверкают фиолетовые звезды электросварки, клубится черный дым солярки…
Иван Петрович брел к котловану позади всех. «Ну, что делать? Может, и отсюда уехать? Забрать Серегу — и укатить? Надо из мальчонки сделать человека. Побывали в Саянах — теперь посмотрим Восток. Там, говорят, Зейскую ГЭС пускают. Чем хуже?» Но Климов уже устал от «пятъсот-веселых» старых поездов, от дешевых гостиниц, где по двенадцать человек в номере, и того гляди, украдут последние копейки, от тусклого света вокзальных буфетов, ему хотелось нормальной жизни с дружбой и с книгами, с постоянной работой и своей дверью. Только трудно дается такая жизнь. Даже Нина, такая милая, смешная, — настучала, что одеколон у нее прихватил?
Неужто век расплачиваться за давние грехи? Ну, было, было — хулиганский угар, вино и карты, драки и бабы без имен, тоска и погоня. Была колония… А Климов столько мог бы сделать на этой новой стройке.
И вдруг снова увидел Туровского. В меховой курточке, в красной каске, с красной папочкой, он торопится, конечно, в штаб, к своим телефонам. За ним семенит в тяжелом полушубке фотокорреспондент, перематывая на ходу пленку в аппарате. Климов окликнул:
— Валерий Ильич!
— Что? — Туровский живо обернулся, но лицо его тут же стало скучающим. — Ну?
Иван Петрович о многом хотел сказать, но вырвалось одно, совсем нелепое:
— Разве этому нас учили классики?..
Туровский от неожиданности мелко засмеялся, зубы у него голубоватые, узкие. Удивленно посмотрел на бородатого, бедно одетого человека. И пошел, даже не удостоив ответом.
«За что так? — думал Климов, гладя дрожащей пятерней в кармане тяжеленный портсигар. — Ему некогда? Какие могут быть еще дела, если творится несправедливость? Статья конституции сто двадцать четвертая — неуважение к личности…»
Он вернулся к своим в блок, парни виновато заглядывали старику в глаза, но он, отвернувшись, надел щиток, занялся электросваркой. Ему казалось, что на огне электрода он сжигает сейчас всех чиновников вроде Туровского. Он жег, палил их в синем, розовом, зеленоватом, черном пламени, перед лицом плясала звезда в кулак величиной… «Думают, ничего не вижу в их делах. Торопятся. От праздника к празднику. Дорог хороших нет. Где уж тут взяться оборачиваемости машин. А еще Зинтат припугнул… Шевелиться бы надо, работать по-настоящему. Эх, давали бы бетон вовремя — я бы укладывал больше вашего Валевахи! Тоже мне, герой нашелся, все значки-знамена этому куркулю с огородом и коровой! Мало ли что — строил Светоград! Нечего прятаться за старые заслуги! Эх, где мои кореша?»
Друзья его рассеялись по огромной стране. Климов мечтал когда-нибудь собрать их всех, на какой- нибудь знаменитой стройке — хотя бы вот этой — и напоследок, на старости лет, показать класс работы. Шофера и слесари высшей квалификации, сварщики, плотники, бетонщики, они могли бы потрудиться всласть остатки дней и погреться тут на солнышке, в окружении добрых знакомых, а может быть, и своих детей. И чтобы с ними вежливо здоровалась милиция, а молодежь опасливо разглядывала страшные наколки на их плечах и руках, а на мочках ушей раскачивались бы золотые серьги, как у старых цыган. Впрочем, нет таких сережек, глупая выдумка. И никто не пригласит сюда друзей Климова, бывших заключенных. Пустая мечта. Никчемная надежда.
Доработав до конца смену, он вернулся в общежитие и долго лежал на койке, глядя в чернильное окно. По часам был еще день, но в Саянах темнеет быстро.
Серега Никонов с горя где-то глотнул хмельного и сел рядом тренькать на гитаре. Душу бередит он своим треньканием, но Климов сдерживается — ясно, что парнишка по-своему страдает за старшего друга.
— Ты не пей больше, — только и сказал Иван Петрович. — Плохо это. — А сам подумал: «Хорошо тебе. Сладко, когда пьян».
Часов в десять ночи его вдруг охватило беспокойство, он вскочил, оделся и выбежал на улицу. На попутном рабочем автобусе снова съехал в котлован, пешком дошел до барака Стройлаборатории. Не может быть, чтобы Нина рассказала. Долго курил у входа, наконец, решился — заглянул в дверь. Но там находились две вовсе незнакомые девушки, другие. Не было Нины, не было и той, черноглазой подруги Туровского. Сменились? Спросить? Да и помнит ли его рыженькая?..
Лег спать голодным и несчастным, сердце болело — в нем словно горячий ручеек журчал. Иван Петрович спал эту ночь и не спал. Он мысленно разговаривал с Туровским, с министром энергетики, со всем человечеством. Так уж было принято, обиженные люди апеллировали к министру, а то и ко всему человечеству. Но при чем тут министр или само человечество? Есть Климов. И есть (Валера
Я ЛЮБЛЮ ТАНЮ. ЛЕША.
