он ни руководствовался. — (Браво!) — А что мы будем делать дома — все знают. Расползёмся по углам после ужина и станем мусолить ностальгические чувства пятнадцатилетней давности, да поможет мне бог! Извините. — Последнее — это уже ко мне. И извинялась она, конечно, не за резкость, а за столь непримиримую откровенность игры, которую все, кроме меня, принимали всерьёз. Настолько всерьёз, что в Викторе Ивановиче проснулся талант подыгрывать чужим намерениям.
— Ну ладно, Люб. Мы ж с Андрюхой друзья, всё нормально. Я и сам хотел вам предложить, думал, вот сейчас разгрузимся…
— А что дома-то, я не пойму?… — остаточный эффект. Победа за сильнейшими.
— Лучше вам этого не знать, Любовь… э-э… Петровна, — я посмотрел на Риту.
План — великая вещь.
Она приехала недели через две. Одна. Иваныча дома не было — пропадал где-то уже три дня. Не думаю, чтобы она не знала этого.
Собак у меня нет. Ни дом, ни калитка никогда не запираются. Так что она просто вошла. Я был на втором этаже и пытался работать.
— Кто-нибудь встретит усталого путника?
— Конечно, — ответил я, не поднимая глаз от калькулятора, на котором подбивал сумму.
— Ждал?
— Разумеется.
— Что, даже сомнений не было?
— Не было.
— Да-а… — Рита поставила на пол небольшую сумку и подошла ближе к столу. — Ты всегда такой?
— Нет. Я гораздо хуже, — я поднял голову и посмотрел на неё. — Можешь ничего не говорить.
— А я и не собиралась ничего говорить.
Маленькая, хрупкая, бесстрашная. И напряжена, и расслаблена одновременно. Такими бывают только кошки. Я обошёл стол и встал у неё за спиной.
— Пальто?
Одежда скользнула на пол. Я и не пытался поймать. Когда бог создавал время, он создал его достаточно…
Не умей мы говорить, как, например, собаки, — всё могло бы быть иначе
Угасло сердце, тихо тлея,
Сквозь патину золы без сил.
Неправда — полюбить труднее,
Чем разлюбить, когда любил[3].
— Что ты сделаешь, если тебе будет дана возможность переиграть жизнь, не утратив опыта теперешней?
— То же самое.
— Это упрямство или способ не потерять самоуважение?
— Способ не потерять самоуважение.
— Ты невыносим.
— Не для тебя.
— Ну, пофантазируй. Ради меня.
— Ради тебя — всё, что угодно.
— Да ну!
— Хочется верить.
— Скользкий противный тип.
— Противные и шершавые хуже.
— Словоблуд.
— Знаю.
— И всё же, пофантазируй.
— …
— Ну?!
— Дай подумать.
— Подумать?!
— Не язви. Я не такой шустрый, как ты.
— Не прибедняйся.
— Не прибедняюсь. Ладно. Думаю, всё-таки в событийном ряду принципиальных изменений не будет, разве что немного побольше романтики, пока молод. Я люблю жить и люблю жизнь, а вот в характере…
— В твоём характере?
— Нет. В характере этих событий. Понимаешь, если я вступаю в новую жизнь, не утратив опыта предыдущей, — мы получаем классическую картину посвящённого, владеющего опытом своих реинкарнаций. Со всеми вытекающими последствиями — планка возможного духовного роста, впрочем, как и соблазнов, вырастает на порядок.
— Посвящённого?
— Так принято называть подобные вещи. Это просто слово.
— Сильно.
— Гипотетически.
— Ты так и не ответил на вопрос.
— Тебе нужны подробности?
— Наверное.
— Женщина.
— ?…
— С какого края подступать-то? Это можно роман написать с большим продолжением.
— Ладно, я всё поняла. Ты крайне убедителен, как обычно.
— Сарказм неуместен. Не забывай, я мужчина — существо ленивое, хоть и продвинутое.
— Ого!
— А ты думала!
— Послушай, есть ли хоть одна вещь на свете, которая способна по-настоящему изменять этот мир, — без игр, дополнительных настроек, обманов и самообманов, без критериев и оценок?
— Да.
— Какая?
— Честность перед собой.
— А я думала…
— Ты думала, я скажу «любовь»?
— Да.
— На моих глазах это слово, а точнее, то, что за ним стоит, занюхали настолько, что… я не знаю уже, что там на самом деле должно за этим стоять.
— Просто мало кто в это верит.
