От мужского лица (сборник)

расслабились. А значит, всё пойдёт как надо. Я же вернулся к себе, разделся в прихожей и, прихватив с собой набор для чистки и оружие, прошёл на кухню. Виктор Иванович сидел у окна за столом, курил и смотрел, как на улице начинала заметать мелкая крупа.

— Иваныч, к вечеру всё будет готово, беспроблемную зиму, по крайней мере, в одном отношении, я тебе обещаю. А вот по весне придётся кое-что переделать. На ребят особо не дави. Ты же русский человек, должен знать — на крестьянина чем сильнее жмёшь, тем он туже идёт. Понимаешь, о чём я?

— В чём там хоть дело-то?

— Иваныч, я тебя не понимаю — ты же управленец! Передал полномочия, выслушал доклад о перспективах. К вечеру получишь результат.

— Ладно. И то верно… А ты что, разбираешься? — вдруг глаза его заинтересованно вспыхнули.

— Поживёшь с моё в деревне — тоже разбираться будешь, — скромно улыбнулся я в ответ.

— Да уж. Похоже на то, — вздохнул он. — Спасибо. Сам не знаю, что нашло — руки опускаются, и всё. Старею, наверное.

— Не прибедняйся. Ты завтракал?

— Нет.

— Вот и отлично. Мне ружьё надо почистить. А ты давай по хозяйству. Ставь чайник. Мне зелёного, себе — что хочешь. Вон там, в шкафчике над мойкой, хлеб, чай и кофе, в холодильнике — ветчина, масло, сыр и всё такое. Я быстро управлюсь. Не стесняйся.

Оторвав пару полосок ветоши, я разобрал ружьё и занялся чисткой, попутно размышляя, до какого предела сегодня может дойти моё великодушие. Вспомнил, что после обеда собирался поехать в город, навестить одного человека. Но, похоже, отдав себя на откуп прямо с утра, придётся доводить начатое до конца.

— Мои к обеду обещали быть, — как бы в подтверждение моих опасений сказал Иваныч, заливая кипятком растворимый кофе в чашке. — Тебе чай как заваривать?

— Оставь, я сам. Уже почти закончил. — Я уложил набор в футляр. — В обед, говоришь?

— Угу.

Судя по всему, выбора у меня не было.

— Иваныч, у нас с тобой три пути: шахматы, бильярд или смотреть, как Санькины бойцы устраняют выявленные недостатки. Что выбираешь?

— Да в шахматы я как-то слабенько…

— Всё ясно. Значит, так: лёгкий завтрак, одна сигарета с кофе, другая с пивом для настроения — и за работу.

— За какую? — не понял он.

— Тянуть время, дорогой мой Виктор Иванович. Без ущерба для психики — это одна из самых трудных задач современного человека. Так что бильярд так бильярд.

— Ну, ты скажешь! — он немного повеселел. Всё было готово, и мы сели завтракать.

Наши истинные намерения обладают парочкой блестящих, я уверен, свойств. В отличие от намерений обыкновенных — когда мы что-то планируем, собираемся сделать или просто мечтаем. Истинное намерение никогда не имеет цели. И всё же тут же рождает план реализации. Странно, да? Но это только на первый взгляд. Мудрые люди говорят, что тайна эффективности состоит не в том, чтобы делать определённые вещи. А в том, чтобы не делать определённых вещей. Но для этого, согласитесь, тоже требуется план. Но не тот, что хотелось бы обсудить с собственным подсознанием или с соседом. У плана истинного намерения не существует отдельных пунктов — он монолитен. И всё же ясность бывает столь предельной, что может быть представлена алгоритмом. Время не играет роли. Опасности усомниться в плане нет, ведь он принимается как должное, не являясь альтернативой, но лишь выражением сущности, если не вещей вообще, то свойств твоей натуры наверняка. План — это безупречное стечение действий и обстоятельств. План — это когда ты замечаешь, что судьба подмигнула тебе. Смысл происходящих внутри плана вещей скрыт его тонкой организацией и даётся лишь в ощущениях, и ты просто двигаешься, ведомый их ароматами. Нельзя сказать, что ты являешься частью плана. Нельзя также сказать, что это твой план. Всегда не данное нам в словах нечто концентрируется в точке, создаёт и растворяется без следа, оставляя тебя и план, без сомнения, неразрывно связанными.

А пока мы играем партию за партией, Виктор Иванович пытается рассказывать о себе. В основном — это история географии его денег. История мании трудоголика. Сам Виктор Иванович всплывает на поверхность только при упоминании о дочери. И хотя я не обладаю непосредственным опытом отцовства, так как всегда жил один, сделав лишь пару раз исключения, впрочем, неудачные, — понять метания отца, ограничившего себя рождением единственного чада, могу. Поэтому Восток мне всегда был ближе — чем больше детей в семье, тем больше гарантия, что кто-то из них «выбьется в люди», удовлетворив тем самым все сокровенные чаяния родни. Такова, к сожалению, психология родителей: сделанная ставка должна сыграть. У кого — в адекватной благодарности за их любовь и заботу, у кого — в социальном статусе, росте благосостояния… У кого в чём. Здесь есть лишь одна заминка. Если ребёнок достаточно умён, то переигрывает родителей в этой игре. Значит, она умная. Кто? Дочь Виктора Ивановича, разумеется. Ах, вот оно что… Не сбивай! Да… Как уже сказал, я живу и предпочитаю жить один. Но я не говорил, что меня не привлекают женщины. Привлекают. Как это можно, чтоб не привлекали?! Существа с других планет привлекают нас, жаждущих познания двуножек, по определению.

Где-то в начале четвёртого через открытое мансардное окно мы услышали звук приминаемой покрышками щебёнки. На временно отсыпанную стоянку на участке Виктора Ивановича, рядом с его статусно-пузатым «Шевроле», припарковался голубой «Гольф», и из него вышли две женщины.

— Пойду встречу, — бросил Иваныч уже с лестницы.

— Давай. Сейчас спущусь. — Я закурил, подождал, пока он замаячит на улице, и не спеша двинулся следом.

Когда я подходил к машинам, Санькины бойцы уже торопливо семенили к дому, нагруженные кульками и сумками, вслед за ними двигалось всё семейство.

— Добрый день.

— Здравствуйте, — супруга вопросительно взглянула на Виктора Ивановича. Всё банально до тошноты. Кто-то, наверное, придумал измерять надменность и лукавство в градусах, отсюда и пошло выражение «обжечься».

— Добрый! — Девушка лет тридцати, крохотная, как фарфоровая статуэтка, смотрела прямо мне в глаза.

— Меня зовут Андрей, я ваш сосед, — представился я, махнув рукой в сторону своего дома.

— Любовь Петровна.

— Маргарита. Можно Рита, — протянутая рука, лёгкое соприкосновение пальцев.

— Виктор Иванович, наверное, ещё не успел вам сказать, — начал я, упреждая неловкие оправдания вечно виноватого главы семейства. — Тут по моей вине у вас в доме случилась небольшая авария, к вечеру обещали всё исправить. Ну а я — как провинившийся — приглашаю всех к себе. С собой можно ничего не брать. Обязуюсь накормить вас вкусным ужином. Кстати, совсем не буду возражать, если женщины мне немного помогут. А когда в вашем доме воцарится порядок, вы сможете избавиться от моего назойливого гостеприимства.

Маргарита внимательно смотрела на меня несколько секунд.

— По-моему, неплохая мысль! — Она глянула на небо, потом опять на меня. — Если не вдаваться в подробности. — И добавила, обращаясь к родителям: — Пойдёмте. По крайней мере, вечером на планете скучно будет не нам одним.

Виктор Иванович явно не успевал с реакцией, зато Любовь Петровна, вышколенная целой эпохой мохеровых беретиков, реагировала моментально:

— Нет. Всё это крайне неудобно, и вообще, мы хотели бы побыть…

— Мама! — Тембр этого голоса заставил меня усомниться, является ли всё происходящее результатом работы моего намерения, или из неизвестного пункта «В» навстречу мне вышел другой паровоз?

— Что?

— Мама. — Волны стали потише. — Нет ничего неудобного в том, что человек сам предлагает, чем бы