припорошенной снегом. И даже будут тихонько тикать в странной для Наты тишине, ведь та запомнила окрестности совсем иными, чем сейчас. Она приложит часы к уху, чуть вздрогнув, когда холодное стекло коснется нежной кожи, и будет слушать их тиканье, закрыв глаза. И вернется мысленно в осеннюю ночь, когда ее обнимали крепкие руки, а под ухом точно так же мерно и тихо стучало сердце, и, казалось, не было войны…
Однажды в феврале, или Анна и Нюра…
Нюра в последний раз проверила огонь в печи, подкинула несколько сучковатых поленьев, чтобы тот не погас скоро, отдавал тепло в течение всей ночи. Потом распрямила больную спину с легким стоном и, отодвинув ситцевую занавеску, поправила одеяло на спящих на лежаке детях. Пять детских головок: две светловолосые — ее собственные детишки, остальные — приемыши.
Один — Силантьихи, что была расстреляна в прошлом году за связь с партизанским отрядом, другие два — молоденькой учителки, жены лейтенанта, служившего в городе перед самой войной. Учителка та приехала в деревню на лето в тягости да с малолетним сыном, и так и осталась тут, не успев уехать к мужу, когда грянула война. Сгинула она — как сказали позже Нюре, попалась под облаву немецкую, когда ходила в соседнее село выменять на кулечек гречихи или овса свое последнее платье, оставшееся от той прошлой жизни. Так и осталась Нюра за мать ее ребятишкам, ходила за всеми пятью, голодала сама днями, но их выхаживала, не делая различий между своими и чужими. Да разве и могут быть они чужими, эти дети, обездоленные войной?
Нюра вздохнула, задвинула занавеску и прошла к образам, что стояли перед лампадкой в углу горницы. Перед тем, как опуститься на колени, выглянула в окно. Все идут, сердешные. С самого заката идут и идут вдоль деревенской улицы, мимо ее хаты, мешая сапогами снег, уже давно превратившийся в жижу под их ногами… Уставшие, грязные, с оружием за плечами, хмурые. Подталкивая застрявшие в этой жиже колесами тяжелые орудия или грузовые машины. На запад идут, подумала Нюра, гонят фашисткую гадину обратно в ее логово звериное. Ибо только звери способны творить то, что наблюдала Нюра в родной стороне!
Она чуть прикрыла глаза и стала читать слова молитвы, которой ее выучила еще бабушка, Авдотья Леховна, низко склонялась в поклонах до самого пола, едва не касаясь лбом толстых досок. Как обычно, прибавила и от себя просьбы к Всевышнему: о том, чтобы войне конец настал скорее, чтобы вернулись в деревню мужики, те, на которых еще не пришли похоронки, и чтобы сохранил хотя бы третьего каждого из тех, кто шагал мимо ее хаты. Молилась и плакала, уже заранее жалея тех, кому никогда не будет суждено вернуться в родную сторону. И мужа своего, Андрона Микулича, оплакивала, молила о покое для его души в чертогах небесных. Сгинул ее Андрон. Уж, и без ноги-то, на костыле, а подался партизанить, не усидел в хате…
Во дворе залаяла собака, надрывно и зло, стукнули в сенях, и Нюра поспешила подняться, глянуть на нежданного ночного гостя. Может, сызнова кто зашел воды испить. Но нет, вошедший в горницу худенький паренек невысокого роста тихим голосом попросился переждать у Нюры в хате некоторое время.
— Час, не более, хозяйка, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу в валенках не по размеру. Да и вся его форма, казалось, была не по размеру — такой он был маленький в этих ватных штанах, полушубке с портупеей, ушанке с красной звездой на фоне грязного уже околыша. Нюра не смогла ему отказать, кивнула на лавку возле стола, куда паренек и поспешил сесть, скинув валенки, шапку и полушубок у двери. С удивлением заметила Нюра белую шалечку, замотанную вокруг шеи, из тонкой пуховой шерсти, но долго разглядывать гостя не стала, прошла к печи и поставила греться воду, подозревая, что паренек голоден. Тот же развязал завязки своего рюкзака и стал выкладывать на стол хлеб, немножко сахара и банку консервов.
— Поужинаете со мной, хозяйка? — предложил паренек, взглянув на усталую женщину в платке, что медленно опустилась за стол напротив него. — Не ела ничего с утра, добираясь до деревеньки вашей.
И только тут Нюра с удивлением признала в этом коротко стриженном пареньке женщину. И где ж ее очи-то раньше были? Вон какие тонкие черты лица, как хрупка шея в вороте гимнастерки, как красиво распахнуты глаза, опушенные длинными густыми ресницами. А потом с уважением взглянула на гостью, заметив орден и две медали на груди той, звездочки на погонах.
— Простите за то, что потревожила вас, — извинилась гостья, когда заварили крепкого чая из запасов новоприбывшей, когда сидели после, чуть разморившись от его аромата и живительного тепла. — Я только на пару часов к вам в хату, не больше. Меня, кстати, Анной зовут, как и вас. Извините, что сразу не представилась.
— Може, постелить? — предложила Нюра, видя, как устала Анна, как с трудом удерживает веки от того, чтобы не те не сомкнулись, позволяя их обладательнице без труда соскользнуть в глубины сна. Но Анна только испуганно взглянула на нее.
— Нет-нет, мне спать нельзя! Пропущу! — а потом улыбнулась Нюре с легкой грустинкой в глазах. — Мужа жду, его батальон скоро здесь пройдет. Мне по знакомству одна связистка из штаба шепнула о том. Вот и отпросилась я на пару суток, чтобы увидеть его… хотя бы мельком… хотя бы минутку… Я его почти три года не видела, Сашеньку моего. Даже боюсь и не узнать сейчас. Война, она так меняет людей…
Анна не сумела удержаться и провела ладонью по коротким волосам. Когда-то у нее были роскошные локоны ниже плеч, которые она любила закалывать модными волнами. А теперь — короткая стрижка «под мальчика», чтобы не тратить время на прическу. И невозможность вымыть волосы так часто, как раньше… На войне не до красоты, увы. Только лишь удобство на первом плане.
Узнает ли ее теперь Саша? Ведь он помнит ее совсем другой: красивой девушкой со светлыми волнами волос, в легком платье в мелкий горошек с рукавами-фонариками, что смотрит на него с карточки, которую он взял с собой. Они тогда зашли в ателье после росписи. Саша уговорил. Он уезжал на место службы после окончания артиллерийского училища, сказал, что хочет иметь карточку, где они впервые будут вместе.
Муж и жена. Анна и Александр Загоскины. Ей тогда это было совсем в новинку, ее новая фамилия, которую получила она после того, как их расписали быстро и деловито. Она смеялась, шутила, дразнила его, говоря, что лучше бы оставила свою фамилию — Лушинская, что так звучит солиднее. Он только
