комнату.
– Договорились.
Осознание того, что она увидит его через двенадцать часов, значительно облегчило рутину в виде ванной комнаты и одевания, и потом он, как джентльмен, проводил ее до двери, по-прежнему одетый в футболку «Хэйнс» и боксеры.
Когда они замерли на проходе, Матиас, казалось, хотел что-то сказать… но потом позволил своим действиям говорить за себя: он одарил ее таким долгим и глубоким поцелуем, Мэлс решила, что они уже никогда не вдохнут воздуха.
Мэлс ушла, пока была еще способна на это, а спуск на лифте казался вечным.
Снаружи, на обочине, она с радостью обнаружила ожидающую цепочку такси, несмотря на семь утра.
Сев на заднее сиденье одного из них, она посмотрела в глаза водителя в зеркале заднего вида. – Два сорок два на Пайн-вэй.
– В пригороде, верно?
– Да.
Он кивнул и поехал без лишних слов. Спасибо, Господи.
Когда они повернули на съезд в сторону Северного шоссе, вливаясь в пригородный поток машин, который только начинал разрастаться, она рассматривала город с возвышенности шоссе. Была в городском пейзаже некая красота, высотки отражали розовые и персиковые лучи солнца зеркальными поверхностями, дороги были относительно свободны, день только начинался, отчего центр города выглядел совсем молодым.
Но, с другой стороны, после ночи секса и обещания ужина, вероятно, в ее крови было столько эндорфинов, что она не могла видеть мир только как на туристической открытке.
Ее блаженство начало угасать только в тот момент, когда они доехали до высокого железного ограждения кладбища «Сосновая роща».
Мэлс закрыла глаза, стресс поднялся вверх по ее позвоночнику и устроился на затылке.
Матиас выглядел абсолютно сумасшедшим, когда говорил все это. Он, казалось, был твердо уверен в том, что говорил, и когда она смотрела на него, в его глаза, то была близка к тому, чтобы тоже поверить.
Но, может, так и бывает со всеми сумасшедшими. Они были как все нормальные за исключением выделяющейся, разрушительной особенности – их восприятие реальности кардинально отличалось от всех остальных.
Поэтому сумасшедший мог смотреть тебе в глаза с необычайной искренностью и плести при этом несусветную чушь.
Если отстраниться от экстраполяции, то Матиас проснулся на могиле, обнаженный. Где-то раздобыл одежду и перелез через десятифутовый забор. Потом выпрыгнул перед ее машиной.
Это добавляет «против» к теории Матиаса, выбравшегося из Ада.
О, еще люди, преследовавшие его…
К тому же, он был вооружен.
Паника задрожала на окончаниях ее нервов, когда логика начала вытеснять чувства, и над Мэлс нависло заключение, что она подвергла себя опасности.
Но он ни разу не причинил ей вреда. Никогда не угрожал ей. Они были в общественном месте… гостиничном номере с тонкими стенами.
И мужчина, который спас ее жизнь в больнице, поручился за Матиаса.
Безумец или потерянная душа?
Кто он такой…
И, более того, какова ее роль во всем происходящем?
Мэлс потирала свою уставшую, гудящую голову, когда они припарковались перед домом ее матери. Заплатив водителю, она пошла по передней дорожке, старательно отказываясь смотреть на окно, над которым работал ее отец.
Он бы не одобрил ее возвращение ранним утром, в той же одежде, что она носила предыдущим днем, с припухшими губами, с беспорядком на голове, несмотря на наспех собранные волосы.
Открывая дверь, ей не нужно было чувствовать запаха кофе или слышать стука ложки о фарфоровую чашку, чтобы понять, что ее мама уже проснулась. Вероятно, она тоже не ложилась…
Мэлс пересекла гостиную и увидела наполовину решенный кроссворд рядом с любимым креслом ее матери, а также чашку с, по всей видимости, осадком горячего шоколада на дне.
Взяв кружку, Мэлс вошла на кухню. – Привет. Слушай, мне очень, очень жаль, что я не позвонила. Это было плохо с моей стороны… я просто потеряла счет времени.
Ее мама не подняла взгляда от мюслей, и когда она какое-то время продолжала молчать, Мэлс, казалось, не могла дышать.
– Знаешь, что во всем этом самое странное? – сказала она наконец.
– Нет.
– Если бы ты не жила здесь, я бы не узнала, что ты не пришла ночевать домой… я бы не волновалась. – Ее мама нахмурилась, смотря на кофе. – Тебе не кажется это странным? Ты взрослая женщина, официально и на деле не больше чем моя соседка по комнате. Ты уже давно не ребенок, за которым я присматриваю. Поэтому ты думаешь, что это не имеет значения.
Мэлс закрыла глаза, между ней и ее матерью пролегла внушительная пропасть, она сомневалась, что они вообще смогут услышать друг друга.
Это, конечно, была ее вина… и речь не только о том, что она не позвонила вечером.
Тихо выругавшись, Мэлс подошла к столу и налила себе чашку «Фолджерс»[112]. Когда она снова повернулась, образ ее мамы, окутанной солнечным светом, полоснул ее словно нож: свет касался каждой ее черточки, морщинки, недостатка, с невероятной жестокостью подчеркивая ее возраст, и Мэлс была вынуждена отвести взгляд.
В молчании она подумала о своем отце. Обо всем, что он пропустил после своей смерти, все те дни, недели, месяцы. Года. О том, как сильно ее мама скучала по нему. О доме, за которым женщина была вынуждена присматривать в одиночку. О ночах… о ночах, которые становились длиннее, спасибо ее дочери, которая вела себя как последняя сволочь.
Мэлс подошла к ней и села за стол. Не напротив, а рядом. – Кажется, я влюбилась.
Когда голова ее матери взметнулась вверх, Мэлс тоже была шокирована. Она не делилась подробностями своей жизни уже… ну, с того момента как она переехала сюда… а до этого, делиться было особо нечем.
– Да? – прошептала ее мама, широко распахнув глаза.
– Да, он… ну, это тот мужчина, которого я сбила.
Ее мама судорожно втянула воздух. – Я не знала, что ты попала в аварию. Это… когда ты сказала, что поранилась в душе?
Мэлс опустила взгляд на руки. – Я не хотела, чтобы ты волновалась.
– Похоже, это объясняет отсутствие твоей машины.
– Там не было ничего серьезного. Честно, я в порядке. – Ну, не считая того факта, что она чувствовала себя дерьмом из-за лжи своей маме.
