Звезды над Занзибаром

Баргаша. А вместе с ним — и на Бейт-Иль-Тани, который располагался сразу за ним.

— Какой трус, — прошипела Холе с презрением. — Как же Меджид боится Баргаша, если он зовет себе на помощь англичан?

Колени Салимы стали ватными.

— Мы должны уговорить Баргаша, чтобы он сдался, — прошептала она. — Иначе за этот мятеж мы все заплатим своими жизнями.

Холе резко повернулась к ней.

— Что ты болтаешь?

— Никогда бы дело не зашло так далеко, если бы вы вовремя отказались от своих планов, ты и Баргаш, — ответила Салима, перед лицом опасности словно вдруг прозревшая. — Ваши планы с самого начала были обречены на провал. — Ей вдруг разом стало ясно и понятно все, чего она не понимала все эти месяцы.

Глаза Холе сузились и стали похожи на глаза кошки, которая готовится к нападению.

— С самого начала ты была с нами неискренна. Если бы ты помогала нам больше, мы бы сейчас победили!

Веки Салимы затрепетали.

— Это я-то?! Но я всегда исполняла все, что в моих силах, все, чего вы от меня хотели! Без возражений и колебаний!

Прекрасное лицо ее сестры превратилось в полумаску ненависти.

— У тебя такая же предательская душа, как и у Меджида. Наверное, в вас говорит черкесская кровь, это она сделала вас подхалимами и предателями.

Салима отшатнулась.

— Ты несправедлива, Холе. Несправедлива и высокомерна. Ты настроила меня против Меджида. Ты использовала меня, а сейчас, когда я осмеливаюсь видеть вещи такими, какие они есть, ты переменилась ко мне.

Не говоря ни слова, Холе развернулась, схватила с постели полумаску и шейлу и бросилась к выходу. Салима — за ней.

— Ты куда?

— К английскому консулу, он должен отозвать корабль!

— Не надо, Холе, не делай этого! — Салима уцепилась за перила лестницы и прокричала вслед сестре, шумно сбегающей по ступенькам: — Вернись, это очень опасно! Холе, останься!

С улицы послышались треск и шум. Двенадцать выстрелов. Салима вернулась в комнату узнать, что случилось. Но не успела она войти туда, как в одно из окон со свистом влетела пуля и попала в стену рядом с ней.

С первого этажа до нее донесся многоголосый крик и эхом повторился в доме напротив, где скрывался Баргаш, — ружейный огонь, открытый англичанами, усиливался.

Это конец.

На минуту Салима впала в оцепенение. Но тут ее взгляд упал на маленькую девочку, которая тоже стояла на верхней площадке. Очевидно, в толчее она потерялась и теперь душераздирающе рыдала. Салима схватила ее и вместе с ней бросилась на пол.

Вжимая голову в плечи и крепко обнимая ребенка, Салима то молилась, то ласково успокаивала малышку. Она крепко обхватила теплое детское тельце — девчушка с остервенением цеплялась за нее. По всему дому раздавались топот и крики, кто-то громко читал молитвы, а кто-то, сохраняя хладнокровие, торопливо собирал ценные вещи. И непрерывно свистели смертоносные пули, с треском входя в стены, окружающие дворец, и стены комнат внутри дворца.

Если я сейчас умру, это будет справедливое наказание за мое преступление. Аллах милостивый, прости меня, я не замышляла ничего дурного. Я только была молода и глупа.

Она напрягла каждый мускул, чтобы подавить дрожь в теле. Чтобы не дать почувствовать малышке свой страх. Чтобы не поддаться этому кошмару и не впасть в панику.

— Амиинн! Амиинн! Миира! Миира!

Единственный возглас из дома напротив, который с каждым ударом сердца множился, распространяясь волнами по коралловому рифу: «Амиинн! Амиинн! Миира! Миира!»

Треск залпов будто захлебнулся, раздавались только одиночные выстрелы, а потом и вовсе прекратились — солдаты перестали стрелять. Пульс Салимы так зачастил, что, казалось, вены взорвутся. Она замерла в напряженном ожидании — что еще может произойти?

Если я еще раз буду стоять перед выбором, я никогда никому не буду слепо повиноваться. Отныне я сама себе госпожа.

Книга вторая Биби Салме 1864–1866

Пересаженная на другую почву

После огня остается пепел.

Занзибарская пословица

16

Солнце отражалось в мокрой листве, и темная зелень казалась еще сочнее. Серебряные капли переливались на раскрытых цветах гибискуса и скатывались по узеньким желобкам между лепестками, плюхаясь в лужицы, которые сразу же начинали испаряться. Ярко-голубое небо натянутым куполом висело над островом, основательно промытым двухдневным дождем и до блеска отполированным клочками еще кое-где задержавшихся облаков. В Кисимбани день обещал быть хорошим.

— Хабари за асубухи, Биби Салме ! Доброе утро, госпожа Салме! — неслись возгласы со всех концов просторного двора, сопровождаемые смехом взрослых, довольным писком младенцев и смущенными смешками детей. Толпа женщин в ярких канга (прямоугольных кусках материи, искусно обмотанных вокруг тела на манер платья, кофты или юбки, и в накидках, прикрывающих плечи, в тюрбанах, завязанных красивым узлом) — торопилась войти во двор через ворота; детишек постарше женщины вели за руку, маленьких — посадив себе на бедро, а совсем младенцев, завернутых в канга, несли на спине.

— Хабари за асубухи, — весело отвечала Салима . — Худжамбо? Как дела? — обратилась она к женщинам и их детям.

— Хатуджамбо, хатуджамбо. У нас все хорошо, — отвечали они, сияя улыбками на темных лицах.

Дети вырвались из рук матерей и быстро побежали к одной из рабынь, которая начала обнимать их и привечать. Вторая рабыня положила грудничков на мягкие покрывала в тенистом уголке двора, в то время как третья была занята тем, что набирала из колодца воду и разливала ее по плоским чашам для умывания, стоявшим на земле.

Из корзин под стенами дома женщины, оставившие детей с няньками, подкрепились бананами, манго и инжиром, а потом вышли из ворот и отправились работать в поле — ухаживать за ростками батата