— Пока судить об этом рано, — отозвался лорд Тирролд.
Может, ему пришла та же мысль, что и мне: после Зимнего Кубка об этом уже все будут говорить. Но как бы для того, чтобы покончить с этим, он добавил:
— Образец побьет ее!
— Надеюсь! — согласился Джеймс.
Я промолчал. Они были слишком уверены. Если Образец победит, они ничего другого и не ожидают. И я тут вроде ни при чем. А если проиграет — они обвинят меня. Ведь хозяева они, а хозяева всегда правы.
Образец под темно-синей попоной вышагивал по смотровому кругу, взыгрывая всякий раз, когда ветер бил ему в морду, и пытаясь повернуть боком. А конюх повисал на поводу, как ребенок на бечевке большого змея.
Пробил колокол — жокеям пора садиться. Джеймс кивнул конюху. Тот подвел лошадь, и он сам снял с нее попону.
— Все в порядке? — спросил Джеймс.
— Да, сэр!
Глаза Образца были ясными, влажными. Он насторожил уши, и мышцы трепетали от нетерпения — идеальная картинка взведенной скаковой машины, нетерпеливо рвущейся исполнять то дело, для которого она рождена. Образец не добродушная лошадь — в нем нет ни капли нежности. И он вызывает восхищение, а не любовь. Но мне нравились и его агрессивность, и горевший в нем огонь, и непоколебимая воля к победе.
— Хватит уже восхищаться, Роб. Садись на него!
Я снял куртку и бросил ее на попону. Джеймс подсадил меня в седло, я расправил поводья и вдел ноги в стремена. Не знаю, что он прочел на моем лице, но спросил вдруг обеспокоенно:
— Что-нибудь не так?
— Нет, — ответил я. — Все в порядке. — И улыбнулся, успокаивая скорее себя, чем его.
— Желаю удачи! — кинул лорд Тирролд.
Я чуть тронул в ответ свою шапочку и повернул Образца к старту перед трибунами.
Поодаль, недалеко от старта, была установлена на башне телевизионная камера. И мысль о том, как бесится Кемп-Лор, видя меня на мониторе, оказалась самым лучшим утешением и подспорьем.
Минут пять мы все крутились на старте, пока помощник стартера затягивал подпругу и ворчал, что мы живем, будто в замороженной Сибири.
Я вспомнил Тик-Тока, как он стоит сейчас на трибунах, делая вид, будто наплевать ему на собственное бездействие. Вспомнил о Гранте, сидящем у телевизора и клокочущем от ненависти при виде меня. И о жене Питера Клуни, у которой телевизора нет. И о тех жокеях, которые все бросили и ушли искать лучшей доли. И об Арте, покоящемся в сырой земле…
— Построиться! — скомандовал стартер, и мы выстроились на дорожке в неровную линию.
Образец твердо занял свое место — на внутренней стороне круга, у самого борта.
Я подумал и о себе, доведенном чуть ли не до безумия. О том, как мне вбивалось в голову, будто я утратил кураж. И еще вспомнил, как тащили меня по каменистой земле и привязали к куску закаленной цепи… И мне не нужны были никакие иные причины, чтобы стремиться выиграть Зимний Кубок.
Я следил за рукой стартера. У него привычка распрямлять пальцы, прежде чем нажать на рычаг, поднимающий тесьму. А я не собирался пустить кого-нибудь вперед себя, чтобы меня оттеснили с места, занятого у борта.
Стартер распрямил пальцы. Я ткнул Образца в бока. Он рванулся вперед под вздымающуюся тесьму. А я распластался на его холке, чтобы меня не смело с лошади, как это случалось с другими наездниками, которые стартовали слишком успешно. Тесьма просвистела над моей головой, и мы благополучно вырвались к внутреннему краю дорожки. И могли идти так примерно мили две.
Если иметь в виду мое состояние, первые три препятствия оказались самыми трудными. К тому моменту, когда мы перескочили четвертое — ров с водой, я почувствовал, как открылись все, едва затянувшиеся ссадины на спине. Руки и плечи, казалось, отваливаются из-за напряжения, с которым приходится сдерживать порыв лошади. А еще рукам приходилось терпеть туго натянутые поводья.
Но, главное, что я ощутил, перескочив через воду — облегчение. Терпимо. Я смогу это вынести. И, не обращая внимания на боль, делать свое дело.
От старта до финиша я видел лишь трех других лошадей, задававших темп, — Изумрудину и двух легкого веса. Их жокеи, скача со мной нос в нос, оставляли пространство фута в два между собой и перилами. И я считал, если они будут держаться так же к тому моменту, когда мы подойдем к предпоследнему барьеру — перед выходом на финишную прямую, — они чуть-чуть повернут к трибунам. Так всегда делают лошади в Аскоте. И у меня как раз останется место, чтобы вырваться.
А пока главная задача состояла в том, чтобы не дать Изумрудине выскочить передо мной к перилам. И воспользоваться просветом вместо Образца. Поэтому я старался держаться почти вплотную к двум идущим впереди лошадям: чтобы Изумрудина не могла вклиниться между нами. И всю скачку Изумрудина шла от меня справа, по внешнему краю дорожки. То, что она была на два или три фута впереди, значения не имело — так мне ее лучше видно. А Образец был слишком хорошим прыгуном, чтобы попасться на известном трюке: когда передняя лошадь подходит к барьеру на полкорпуса раньше и прыгает, она побуждает к прыжку идущего вслед за ней. Но тот, вместо того, чтобы благополучно приземлиться, опускается как раз на барьер.
В таком неизменном порядке мы и прошли весь первый круг. И снова ушли от трибун и умчались в дальний конец дорожки. Четыре барьера Образец брал так блестяще, что мы оказывались на хвосте у лошадей, ведущих бег. И мне каждый раз приходилось удерживать его, чтобы он не вырвался вперед слишком рано. И в то же время следить, чтобы Изумрудина не проскочила между нами.
Я видел лицо жокея Изумрудины — угрюмое, сосредоточенное. Он прекрасно понимал, что я делал с ними. И если бы мне не удалось оттеснить его от перил — он делал бы то же самое со мной.
Возможно, мне надо благодарить Кемп-Лора за то, что жокей Изумрудины даже и не пытался пробиться. Если ирландец недооценивает меня — тем лучше.
Следующие полмили обе лидирующие лошади прошли с блеском. Но один из жокеев у третьего от конца препятствия взялся за хлыст, а второй энергично действовал руками. Они уже выдохлись. И из-за этого широко обогнули последний поворот перед финишной прямой.
У ирландца слишком засела в голове привычная тактика финиша — и он именно этот момент решил использовать для рывка вперед. Но момент для маневра был неподходящий. Я видел его рывок. Он помчался вперед, но ему пришлось огибать широко идущих лошадей с внешней стороны. Изумрудина несла на семь футов меньше груза, чем Образец. Но на этом повороте она потеряла свое преимущество.
После поворота, на прямой перед предпоследним барьером, Изумрудина вела скачку с внешней стороны. Следом шли две уставшие лошади. Потом я.
Между перилами и впереди идущей лошадью был промежуток фута в три. Я сжал бока Образца. Он насторожил уши, напрягся и рванулся в узкий проход. Образец прыгнул через предпоследний барьер на полкорпуса позже, а приземлился на корпус впереди усталой лошади. Прыгнув настолько впритирку между нею и столбом, что когда мы пролетали мимо, я услышал, как вскрикнул от неожиданности ее жокей.
Одно из главных достоинств Образца — та скорость, с которой он уходил от препятствия. Не замедляя бега, он шел плавно, держась у перил. Изумрудина — на корпус впереди, слева от нас. Я послал Образца вперед, чтобы помешать кобыле выйти к перилам и блокировать меня у Последнего барьера. Ей надо было обогнать нас на два корпуса, а я не собирался дать ей такую возможность.
Когда скачешь на Образце, самое приятное — ощущать ту мощную энергию, которой он обладает. Сидя на нем, нет необходимости выкладываться до последнего. Нет нужды суетиться и надеяться, что кто- то ошибется. А к финишу обнаружить, что все резервы исчерпаны. У него в запасе столько сил, что жокей может строить скачку по своему усмотрению. А для жокея нет ничего более увлекательного.
Когда мы подходили к последнему забору, я уже знал, что мне удастся побить Изумрудину. Та еще была на корпус впереди и не обнаруживала никаких признаков усталости. Но я все еще туго натягивал поводья, сдерживая Образца. Лишь шагов за десять до барьера я дал ему волю. Сжал бока коленями, и он
