семьи Гаран, известных пособников диавола, Ленуй решил, что дело тут нечисто и решил, шталбычь, проследить и воспрепятствовать. Ожидания его оправдались (да тихо вы, матушка Элиз) и он увидел, как обвиняемая начала наслаждаться своим телом посредством раздевания и обжималок.
— Чего-чего? — поразился Жакоб. Писарь поднял голову. Наверху, у потолочных балок станции, закашлялся лючный стражник. Зрители забормотали оживлённо.
— Обжимавок, — твёрдо, насколько мог, произнёс Ленуй. — Хватала она, шталбычь, шебя жа ражные мешта. И шмеялашь.
— Понятно, — сказал судья.
— Продолжайте, денунциант, — сказал нотариус Жерар.
И не успел, шталбычь, денунциант прочесть «Отче наш, закрой нам двери от соблазна» хотя бы раз, как понял, значит, что на обвиняемой-то — грех. Ну и…
— Вшё, — сказал Ленуй.
— С ней больше никого не было? — впервые подал голос господин Бэда.
— Нет! Нет!
— Хорошо.
Встал нотариус Жерар.
— Ленуй Жаркози, — сказал он величественно, — отвечай, не донес ли ты по злой воле, из ненависти к кому-либо или по злобе и не скрыл ли ты чего из чувства расположения к обвиняемой.
Ленуй быстро-быстро замотал головой.
— Нет. Нет.
Жерар сел и посмотрел на Жакоба, едва заметно пожав плечами. Процедура была окончена, надо было переходить к освидетельствованию.
— Объявляется начало освидетельствования. — Судья Инститорис дал знак столбовым, стоявшим по разные стороны от обвиняемой, те одновременно и одинаково кивнули. Остальные стражники, стоявшие по углам зала, даже не шевельнулись. Правый столбовой, постарше, коротко оглядел ведьму. Уши, нос и прочие части тела были очевидно на месте. Он наклонился вперёд и посмотрел на пальцы рук — их тоже было в достатке, по пять на каждой руке. После этого он жестом приказал второму стащить с неё обувь — два стоптанных башмака, почти не видных под колодками, скрывавшими её ноги. Страж помоложе, не особо церемонясь, присел, дёрнул и сорвал башмак, явив взгляду светлую кожу с грязной ступнёй. Лия, до сих пор не издавшая ни звука, промычала что-то сквозь кляп.
— Всё на месте, — угрожающе произнесла матушка Исиль. Культя, которой заканчивалась её левая рука сразу ниже локтя, будто нацелилась на ведьму. Воздух на станции сгустился.
— Следующую, — сказала матушка Элиз.
В полной тишине стражник стащил и второй башмак.
Матушка Исиль завыла. Зрители заволновались.
— Ааааа! Грех! Грех!
— Грех! Грех! — подхватила матушка Элиз, стуча протезом по полу, а за нею заорали и все остальные свидетели жюри, и Ленуй, и столбовые, и тоннельные, и лючные стражники, и даже Жерар, казалось, шевелит губами безмолвно: грех. Грех.
Судья Жакоб Инститорис незаметно сглотнул. Это был главный момент его жизни, исполнение его предназначения, вершина его пути, который он начал девять лет назад, когда ещё юнцом в Верхнем Кале смотрел с чердака на жирный дым, поднимавшийся из-за крыш вдалеке, с центральной площади, где очищали ведьм; именно там, на площади, ныне погребённой подо льдом Господним, начиналась их новая, чистая жизнь. В тот день его нашла мать, надрала уши и отправила в подвал.
Судья встал; крики праведниц смолкли.
— Грех Лии Гаран, — возвестил он, — восемнадцати лет, засвидетельствован Высоким жюри Французской стороны Путей Господних.
Нотариус Жерар произнёс вкрадчиво, не вставая:
— Желает ли пособница диаволов, грешница Лия, попросить помилования и очищения? Суд примет во внимание искренность раскаяния, а также отслужит дополнительный молебен за спасение твоей души.
— Желает, конечно, ещё как желает, — пропела матушка Элиз. — Жить-то, оно всем охота. Лучше уж мизинец, чем целиком.
— Ну расскажи нам, деточка, — сказала матушка Исиль. — Небось твоя сестрица, гореть ей вечно в аду, смутила твой детский разум, а? Дескать, эти старухи из ума выжили, и ноги-руки себе и другим поотрезали, а? А вы такие умные, мы не будем очищаться, мы проживем всю жизнь красивые, а?
— И ладно бы — целую ногу или руку, но ведь один пальчик! — закричала матушка Элиз. — Разве мы требуем, чтоб все были праведниками? Нет!
— Моли о помиловании, дура! — крикнула матушка Исиль. — Диаволам нет места в наших душах и нашем городе! и не должно быть места нигде, кроме ада! только очищение спасет нас от порождений сатаны!
— Моли!
Жакоб Инститорис смотрел на беснующихся старух и думал: если происки сатаны страшны простому люду, то гнев Божий, наверное, должен быть ещё страшнее. Для этого и нужны праведницы. Некоторые бурчат, что целых две — это, конечно, многовато. Но правильно говорится в комментариях: подобное побеждают подобным. Английскую сторону, говорят, совсем захватили ведьмы; сестрица этой, кстати, там и заправляет, Суаль Гаран… А у нас тут женщин нехватка.
Лия, грешница, пособница диаволов, повернула голову. Её лицо было грязным, а слезы, казалось, навсегда прожгли себе дорожку по щекам, но взгляд был твёрд. Она чётко, ясно и совершенно недвусмысленно покачала головой.
Нет. Помилования она не желает.
— Хорошо ли ты подумала, дитя моё? — таким же вкрадчивым тоном спросил Жерар. — Не играет ли тобою дьявол? Покайся! — Нотариус воздел руки. — Очисти своё тело…
— …а душу очистит Господь! — пролаяли праведницы. Снова эхо убежало в две стороны — в тоннель, по малым залам, и к выходу наружу, наверх.
Девушка опять покачала головой.
Нет.
— Занесите в протокол, — стараясь звучать равнодушно, произнес судья Инститорис. — Грешница Лия Гаран от очищения отказалась, покаяние не приняла. Дата и время.
— Дата и время, — эхом отозвался нотариус Жерар.
Стало тихо.
Судья кивнул стражникам. Какую-то долю секунды поколебавшись, они шагнули к Лии Гаран. Ведьма закрыла глаза и обмякла.
Всё.
— Лия Гаран, — произнёс судья Инститорис, — именем Христа Машиниста объявляю тебя ведьмой и пособницей диаволов. Вверяю душу твою в объятия Господа, и да свершится правосудие, что выше земного. Аминь.
— А-аткрывай! — скомандовал откуда-то сбоку старший лючный стражник. Люк наверху со скрипом начали отодвигать в сторону. Поднялся сквозняк, всё сильнее и сильнее, ветер дул прямо в лицо ведьме — через хворост и дрова святого костра, через Святой столб — к выходу наверх. Судья Инститорис поёжился — придумано это было, конечно, здорово, святой костёр, судя по всему, займётся, но вот жюри и зрителям придётся поторчать на стылом сквозняке, и, судя по всему, не в последний раз.
— Поджигай, — скомандовал нотариус Жерар и неожиданно несолидно закрыл ладонями уши. Стражник поднес факел к костру — дровам и сухостою, облитым маслом. Пламя занялось, и здесь Инститорис понял, почему предусмотрительный нотариус закрылся ладонями: ведьма, почуяв жар костра, неожиданно легко выплюнула кляп и заверещала так, что у судьи мгновенно заложило уши. Он сморщился и последовал примеру нотариуса. Достопочтенный Жуд и достопочтенный Бэда склонили головы, бормоча молитвы. Матушка Исиль и матушка Элиз запели треснувшими голосами, держа друг друга за руки. Зрители сидели молча, кто-то опустил голову, кто смотрел не отрываясь, кто молился вместе с праведницами.
