Кобыла опомнилась первой. Едва он исчез, она дернула за оглобли, сорвав с места колеса и повергнув возницу в ужас, и услышала громкий, жалобный треск, который старик, покорившись судьбе, принял за звук своего пронзаемого пулей позвоночника. Не обращая на него внимания, арба покатилась вперед.
Особой боли возница, к счастью, не чувствовал. Разве что возмущенно заныл ушибленный копчик, когда, подкошенный движением, старик рухнул задом в арбу. В остальном смерть оказалась вполне терпимой и даже не сразу вырвала его из привычных покровов плоти. Вокруг, на удивление, мало что изменилось. Через минуту-другую он оглядел себя с ног до головы, но не нашел никакого убытка на теле. Поняв, что по-прежнему невредим и что ружье, слава Богу, не выстрелило, старик сначала перекрестился, потом осклабился, вкусно ругнулся заслуженным словом, повторил его вслух, удовлетворенно отметил, что оно ничуть не испортилось, крякнул, больно хлестнул лошадь кнутом, отер слезу со щеки, но тут вспомнил про ружье, потянул за повод, сошел на землю и на тяжелых ватных ногах поплелся обратно. Ружье ничуть не пострадало, — в отличие от штанов, которые были распороты в аккурат по шву и походили теперь на тонкие перепонки летучей мыши, повисшей вниз головой. Отзывчивые к порывам крепчавшего ветра, они расплескивались в разные стороны и, особо не церемонясь, выстуживали старику фитилек уцелевшего мужества, правда, его это мало тревожило: в сравнении с тем, что он пережил, холод был почти что приятель.
Вернувшись, однако, к арбе, старик предпочел с ним распрощаться немедля. Его бил озноб, зуб плохо отыскивал зуб, а спина вдруг стала чужой и бесчувственной, все равно что седло без попоны. Сорвав с арбы бурку, старик опешил вновь и выронил душу в арчита, потому что навстречу ему рванула молнией сойка. Задев крылом ему лицо, она метнулась к деревьям, а сам он бестолково остался глядеть на скулящую пухлую тушку, царапавшую лапой холстину на дне. Наконец он признал в ней щенка, схватил его за шкирку, вскарабкался на повозку, сунул щенка за пазуху, причмокнул губами и поиграл в остылом воздухе дряблой вожжой. Лошадь тронула, виляя хвостом, потом опомнилась и загрустила, удрученно свесив вниз хвост.
Постепенно холод отступал. Вскоре старик негромко засвистел тягучий мотив. На душе его было светло, а на бледных губах колебалась улыбка. Щенок свернулся на груди приятным теплом и тихо посапывал, обретя наконец покой и защиту.
— Вот видишь, отъязви свинью в подмышку, как оно обернулось... — сказал человек. — Никогда ведь не знаешь, что на уме у старого ружья. То изводит осечками, то вдруг сподобится выстрелить, когда совсем и не ждешь. Сколько раз так бывало, разъетит твою мать!.. Но сегодня нам повезло. Хороший день — удачей запомнится.
Он прислушался, о чем-то вспомнил, бережно взял в ладонь щенка, переложил его в арбу, развязал на груди башлык, остановил кобылу, слез с телеги, расставил ноги и вдел в распоротую штанину конец башлыка. Выудив его из-за пояска за спиной, соединил со вторым концом и заплел их в узел на боку. Потом снова уселся в арбу, поднял щенка и подал знак кобыле.
Дорога снова шла в гору. Сквозь стойкую пелену облаков проглядывало слабеющее солнце. Оно медленно катилось к закату. С первыми сумерками будем на месте, подумал старик. Щенка подарю внучке. Старухе придется полночи латать штаны. Кобыла, хоть и паскуда, но вела себя молодцом. А вот волк испугался не меньше моего. Пусть скажет спасибо ружью. Будь оно у меня в ту секунду в руках, ему б пришлось считать дырки в шкуре, да не по одной, а сразу по паре. Хотя... кто его знает! Старость метка только снами да смертью.
Воздух что-то шепнул, обдал лицо свежей влагой, заморосил мелкий дождь. Старик чихнул, отер ладонью глаза, теснее укутался в бурку и нахлобучил шапку на уши. На дороге лежало пятно. Пока старик решал, как с ним быть, лошадь уже осквернила его грязным копытом. Оглянувшись назад, возница проверил догадку и, поразмыслив, не стал тормозить: чувяк был один, а значит, поднимать его толку не было. Арба размяла его колесом, крепче вдавила в землю, и возиться с ним охоты совсем не осталось.
Однако спустя сотню-другую шагов старику стало совестно: бедность не знает брезгливости, зато не прощает лени. Еще через сотню шагов, на узком перешейке у самого перевала, валялся второй чувяк, так что совесть смогла взять свое. Спешившись, старик отряхнул его от воды, проверил подошву, сбил грязь о днище арбы, погладил по мягкой разношенной коже и, удовлетворенный, приказал лошади ждать, сам отправился по дороге назад. Находка была не Бог весть какая, но сердце все-таки радовала. Пара лишних чувяков никогда не бывает лишней, думал старик про себя, возвращаясь обратно. Добыча висела у него на шнурке, притороченном к поясу. Дождь усилился и подчинил себе ветер. Идти в гору было гораздо труднее, чем по горе спускаться. Над вершиной сизым паром собирался туман. Арбы и повозки там не было...
Старик остановился, огляделся вокруг, открыл беспомощно рот, оступился, едва не упал, побежал, задыхаясь, вперед, но глаза уже застили слезы, а сердце тревожно стучало в груди, торопя приговор. Свежая, отчетливая колея быстро полнилась глубоким дождем, мерно дробилась каплями и уносила с собой его жизнь. Старика душил стыд. Потом пришла ярость, и он извергнул ее из себя раненым воплем. Эхо ответило сразу и гадко. Когда оно отгудело, ущелье осталось пустым. От такой пустоты старик словно оглох. Подойдя к краю бездны, он посмотрел вниз на скользкие скалы, сорвал с пояска пару дохлых чувяк, бросил их на обочину, скинул шапку и бурку, отцепил свой кинжал, снял черкеску, стянул сапоги и, оставшись только в штанах с обнявшим срам башлыком, сложил все стопкой, поглядел на нее расплывчатым взглядом, осторожно перекрестился, промолвил несколько слов, но, не услышав их смысл, быстро вздохнул и, босой, шагнул в пустоту, заполняя ее до краев своей голой и громкой душою. Предсмертный миг отозвался в нем грустью полета, тело разбилось о выступ горы, разлетелось по небу болью, смерть срезала лезвием тонкую нить, и, подхваченный звоном разбитого вдребезги мира, он вошел в неизвестную глубь бытия. Там, казалось, царили покой и терпение. Вечность открыла глаза и развела ему навстречу хрупкими руками: ничего не поделаешь!..
XI
В сущности, Цоцко арба была не очень-то и нужна. Так же, впрочем, как и полудохлая кляча. Но не забрать их у старика он тоже не мог: уж больно хороша была задумка. Он просто проверил ее на деле, только и всего. Так часто случалось: видишь какого-нибудь чудака, наблюдаешь за ним из укрытия, подмечаешь каждую мелочь, сочиняешь из них его главный изъян, а потом, если и впрямь приходит охота, если время позволит и если не лень, устраиваешь себе потеху.
Изъянов у людей было много. Прямо на удивление. Во-первых, чуть ли не все поголовно были трусливы. Трусость, конечно, бывала различна, но в каждом сидел свой собственный, тайный, подчас убийственный страх. Стоило лишь его угадать и нащупать — и человек становился твоим. Целиком, как крот в мышеловке. Крот — подходящее слово, потому что люди были, как правило, слепы. Нет, в самом деле. Любой кабан в лесу, любой осел, запряженный в телегу, любая белка на суку, любая лань недели от роду были осмотрительнее и умнее. Они умели
Конечно, сцена была хоть куда, когда перед арбой на дорогу выбежал волк. Правда, в последний миг чертова псина сбежала. Удрала обратно в лес и все откровенно испортила. Видать, среди волков тоже встречаются шавки, так что посмотреть на то, как грызет глотки голод, сегодня не удалось. Но все равно получилось занятно. Стоило чуть пораскинуть мозгами — и решение пришло само собой. Особенно радовало то, что старик ни в чем не ошибся и отыграл свою роль так, как оно за него и было задумано. Ну и, конечно, не меньше удовольствия доставили приятные пустячки — отрада для разума, — вроде того, что один грязный и мокрый чувяк не стоил ничего, а уже два грязных и мокрых чувяка так подскочили в цене, что легко обменялись на кобылу, арбу, подпругу, ружье, холстину и в придачу — завернутого в нее дрожащего щенка... Если учесть еще, что чувяки принадлежали не Цоцко даже, а его племяннику Казгери — получалось и вовсе здорово, складно. Туган будет доволен. Да и Казгери посопит, посопит — и не выдержит, рассмеется. Уж он-то точно порадуется от души. Способный малый. Хваткий. За ним сейчас уже нужен глаз да глаз, не то проведет тебя вокруг пальца да еще заставит тот палец лизать. Лучше быть с ним
