— Что там, Шиянок?
— Командира — на провод.
— Значит, поедем.
— Скорей бы.
— Лучше в палатке, чем в этом провонявшем портянками вагоне.
— Не гневи бога.
При сильном волнении так перехватывает дыхание, что не сразу можешь и слово вымолвить. Сколько мы там пробежали от вагона до станции — сотню метров, а запыхались, как старики.
Выскочили на площадь к машине. Но маршал и люди, сопровождавшие его, ожидали нас в пассажирском зале, пустом и холодном. Полковники светили электрическими фонарями.
Осипшим голосом, задыхаясь, Кузаев доложил:
— Товарищ маршал! Командир… семьдесят третьего АЗАД майор Кузаев по вашему приказу…
— У вас что, майор, грудная жаба?
— Никак нет.
— Долго собираетесь. В подштанниках спите? Или пепеже завел?
— Не положено, товарищ маршал. Собственную жену имею.
Веселые полковник и автоматчик засмеялись. У второго полковника перекосилось лицо. А мне хотелось дернуть своего командира за полу кителя: не глупи, не проговорись о жене. Мне жаль стало Кузаева: всегда такой уверенный, а тут правое колено его странно подергивалось, хорошо, на ноги не светили, и сам он как бы качался взад-вперед.
— Вам боевая задача, майор…
И — вот чудеса! — Кузаев уверенно козырнул и совсем другим голосом сказал:
— Прошу прощения. Но я должен иметь документальное подтверждение вашего звания и должности.
— Правильно, майор.
«Ай да молодчина! — подумал я. — Заметил, что не похож он на Жукова».
Присмотревшись, и я сильно засомневался.
Человек засунул руку под бурку, медленно расстегивал карман кителя.
Я настороженно следил за каждым движением, не его — автоматчика. А тут еще строгий полковник сказал:
— Вы, комсорг, можете идти.
Я отступил к двери, но не вышел, сжал в кармане рукоятку пистолета. Смешно, конечно, считать этих людей переодетыми диверсантами. Что они могут сделать? Убить командира? Меня? Но около эшелона добрый десяток караульных. Один выстрел — и тревога. Однако война приучила к бдительности.
Высокий протянул Кузаеву красную книжечку, полковник посветил фонарем.
Мой командир глянул в удостоверение и щелкнул каблуками, почтительно вытянулся.
— Прошу прощения, товарищ маршал.
Отлегло на сердце: все-таки маршал! Кто? Не похож ведь на Жукова. У меня прекрасная память на печатный текст и на портреты.
За стеной зазвонил телефон, закричал в трубку дежурный на чужом языке.
Маршал прислушался, сказал Кузаеву.
— Выйдем из помещения.
Пойти за ними после приказа полковника я не отважился.
Командир вернулся через несколько минут. Сказал мне с упреком и обидой, вспомнив, наверное, свой испуг в вагоне:
— Паникер ты, Шиянок. Жуков-Жуков…
— А кто? Вы же сами сказали «товарищ маршал», когда посмотрели документ.
— Маршал, да не тот. Маршал артиллерии Воронов. Труби тревогу.
— Сейчас?
— Сию же секунду.
— Зачем? Ночь — глаз выколи.
— Будем разгружаться.
— Здесь?
— Здесь. Задачка, брат, я тебе скажу, — разгрузка без платформы. Сделал я глупость: надо было вагон со шпалами и досками цеплять к основному эшелону.
Практичный Кузаев вез шпалы и в нашем эшелоне. Но мало. Больше в другом эшелоне, шедшем где- то за нами (потом выяснилось, что он на четыре дня раньше прибыл в Познань, сделав большой круг — на Оршу, Могилев, Калинковичи, Брест); в хозяйственном эшелоне везли то имущество, без которого можно обойтись несколько дней боевых действий — артмастерскую, НЗ боезапаса, прожекторы, автомобили, стройматериал и людей, без которых тоже можно было обойтись некоторое время.
— А что все же случилось, товарищ майор?
— Соберу офицеров — скажу. Поднимай людей! Бросился от караульного к караульному.
— Тре-во-га!
Привычное слово здесь, на чужой земле, рядом с врагом, в глухую ночь, когда люди спят в вагонах, а основное оружие наше в походном состоянии под чехлами на железнодорожных платформах, прозвучало как-то зловеще, страшно. Бежал я вдоль эшелона, и сердце мое грохотало так же, как в первый день войны, при первом налете, и так же меня лихорадило. Не началось ли немецкое контрнаступление? Не прорваны ли наши позиции? Сам маршал ездит среди ночи. На войне чего не бывает! Устроило же два месяца назад гитлеровское командование разгром в Арденнах свеженьких дивизий союзников. Если бы не наше наступление, им грозил бы второй Дюнкерк.
Еще более испугались беззаботно спавшие. Люди точно катапультировались из теплушек на промерзлый железнодорожный гравий — неодетые, босые, с чужими сапогами в руках, но с винтовками, автоматами. Оружие никто не забыл — у кого оно было; девчата не все имели личное оружие.
— Что случилось?
— Где враг?
— В кого стрелять?
— Из чего?
— Занимать круговую оборону?
— Вокруг станции?
Кузаев поспешил, нужно было первыми поднять офицеров. А так недалеко было до паники, поскольку только расчеты МЗА знали свое место — на платформах у пушек.
Я самостоятельно взял на себя инициативу: бежал с конца эшелона и что есть силы кричал:
— Всем оставаться у своих вагонов! Оставаться у своих вагонов!
Наконец услышал в темноте звонкий голос Данилова:
— Первая батарея! Построиться у штабного вагона!
— Третья батарея! — Савченко сорвал голос и команду закончил его замполит Гаркуша.
— Вторая батарея! Построиться…
Успокоило: построиться — значит, не горит, не в атаку.
— Конюхов! — у командира дивизиона была такая же хорошая память на фамилии, как и у меня, — всех знал: — Что это ты натоптал за пазуху? У девушки одолжил?
— Портянки, товарищ майор.
Смех.
— Молчанов! А сапог… сапог твой где?
— Кто-то схватил, товарищ майор.
— Кто обул три сапога? Признавайся! Хохот.
— Ну и разгильдяи! Ну и разгильдяи! Наверное, тяпнули, черти, спирта? Вы посмотрите на девушек. Одетые — как на парад! Куценко! Шинель где? Кто еще с одним сапогом? Кто без шинели? Без шапки? Выйти из строя! Обуться и одеться, как следует! Командиры подразделений! Каждому их этих разгильдяев — по два наряда… Пусть будет что вспоминать и рассказывать внукам.
