возникала мимолётная симпатия.
— Я уйду. Скоро.
— Ты вернёшься в Ориенс?
— Нет, — вампир улыбнулся. — Ищи меня в Прэдо, если понадоблюсь.
— Прэдо — что это? Город?
— Селение к западу отсюда. Недалеко от Метора.
Элиас замолчал, и Мира не смогла найти, чем продолжить беседу. Впрочем, она тоже была не прочь помолчать. Даже тихие и печальные, приличествующие поминкам разговоры в опустевшей квартире казались неуместными. Она вернулась в маленькую спальню, и сердце её дрогнуло: в углу стоял незамеченный прежде тёмный большой предмет, закрытый тканью. Её старенькое фортепиано.
Мира сняла ткань и откинула крышку инструмента. Она тихонько пробежала пальцами по клавишам и покосилась на Элиаса. Вампир сидел неподвижно.
Вампирша осмелела. Она отыскала в комнате стул и придвинула его к инструменту. Потом зажгла две свечи и поставила их на крышке фортепиано. Она коснулась клавиш, но не заиграла. Она вспоминала весёлую юность и всех друзей, вспоминала, прощаясь, последний раз в жизни. Теперь — поняла Мира — она осталась окончательно одна.
Алан. Эрик. Ника. Сайрус. Все ушли, все растворились в Бездне. Как это сказал Элиас? Тихо, быстро, незаметно для мира… А что было бы с ними, останься они смертными? Что было бы, не предпочти они в далёкой юности бессмертие carere morte? Им, как и ей, было б уже за сорок. Семья, дом, дети, может быть, уже внуки — тоже вечность, но другая вечность… Были бы они счастливы? И были бы они счастливее в той вечности, чем в вечности carere morte, или всё же нет? Старые, уставшие, наверное, они хотели бы вернуться в юность. Все боятся старости. Ну, почти все…
Мира тряхнула головой. Что гадать? Бездна не даёт ответов. Вампирша ударила по клавишам. Лёгкий пустой звук разнёсся по дому. Элиас вздрогнул в своём кресле, но попросил:
— Сыграй что-нибудь.
Мира, не задумываясь, начала и только через минуту поняла, что играет. Это было её собственное сочинение, незатейливая мелодия в ля-миноре, многократно повторяющийся набор грустных, шелестящих фраз — как шум осеннего дождя.
Когда она путалась в аккордах или забывала мелодию, она просто закрывала глаза и печальная музыка лилась дальше. Про себя вампирша усмехалась детской наивности музыкальных фраз, но продолжала. И простая мелодия качала её на волнах, то относя, то вновь приближая к грозовой туче на горизонте — её тревоге.
'Гектор не оставил свою идею, значит, война продолжается. Будет буря, злее прежней. Будут потери, горше последней. Рано ты обрадовалась, carere morte! Ещё Бездна не вступила в игру'.
Грустные вариации продолжались. Качели, то уносящие тебя в сон, то швыряющие в бурлящий котёл реальности. Перед мысленным взором Миры мелькали лица: Гектор, Дэви, неизвестный ей глава охотников. От трели тоненько задребезжало фортепиано, и её тоже пробрала дрожь: проклятый Долус всё же заставил её усомниться, вновь усомниться…
'Избранный, Дар… Ты ввязалась в древнюю, запутанную историю, ни черта в ней ни смысля! Грядёт новая битва гигантов: Орден, Низшие, Владыка вампиров. А ты, маленькая, слабая, не видящая сотой доли того, что видят эти колоссы, хочешь влезть между ними! Оставь. Оставь всё! Оставь…
…Его?'
Мелькали лица: Гектор, Дэви, неизвестный ей глава охотников… и он, более не её, но — принадлежащий всему миру, — Избранный, Винсент…
Часть 3
Глава 23 Лира хандрит
Этой ночью, как вчера и позавчера, как месяц и год назад, Лира сидела у окна и вышивала. Жёсткий стул с высокой спинкой принуждал сидеть очень прямо. Пламя свечей дрожало от дыхания девушки, и расшалившиеся тени скакали по комнате.
Ночью цвета её вышивки меняли оттенки, блёкли. У жёлтой нитки, что вдета сейчас в иглу, был цвет мёртвых осенних листьев.
'Бездна… Её нельзя увидеть, услышать, вдохнуть, — размышляла Лира. — До неё нельзя дотронуться. Она не в тени, наступающей из углов, осаждающей комнату каждый свободный вечер, но терпящей поражение с рассветом. Она не в далёком бесконечном небе, распростёртом над городом за грязным оконным стеклом. Её нет снаружи — её нет внутри. Ей неоткуда взяться в тугих ударах сердца, в шелесте дыхания, она не отражается в глазах — это видно по отражению глаз в зеркале, по живым зелёным искоркам в них. Так где ж она, Бездна? Если оглянуться в поисках чужой взгляда, ничьи глаза не усмехнутся из тьмы. Откуда же пришло ко мне это слово? Это… имя? Всё живое замирает, холодеет, слыша его, но губы упрямо шепчут… Замерзают'.
В быстро густеющем сумраке, с которым более не справлялась свеча, была видна лишь одна тускло- серая стена и тёмная картина. Днём — чудесный закатный пейзаж: туман над озером, ажурные кроны деревьев, золотисто-светлая церковь. Сейчас, в сумерках, в зеркале воды Лире виделся бездонный провал, отвратительные скелеты ветвей плясали над ним и белый острый клык здания церкви впивался в блёклое небо. Тишина спящего дома что-то шептала: неразборчиво, быстро, захлёбываясь. Тот, кто однажды разберёт этот шепот, наверняка поседеет от ужаса. Но Лира вслушивалась в тишину с каким-то больным любопытством: 'Что ты рассказываешь мне? Чего я не знаю? Что я должна узнать?'
Она прислушалась… Нет ответа. Тишина уже молчала, как ей и полагалось. Девушка зажгла больше свечей и вновь взялась за вышивку. Лира любила вышивать. Любое рукоделие выходило у неё… Игла быстро порхала над тканью.
Она вышивала так час, два. Когда от звенящей тишины вокруг к горлу подступил комок слёз, она начала напевать — тихонько, без слов. А глубокая ночная синева постепенно размывалась, растворялась, её остатки стирал с неба искрящийся свет нового утра.
Перед рассветом девушка оторвалась от вышивки. Теперь, вытянув шею, она неотрывно глядела за окно. Она ждала, когда верхние окна здания через перекрёсток напротив заполыхают золотым. В это время всегда возвращались из рейда родители. Лира ждала солнца и ждала их. Зная, что они не вернутся никогда, помня, что их больше нет, давно не веря в чудо — ждала. Это ожидание оживляло окоченелое безмолвие пустого дома.
Она не помнила, чтобы сильно переживала смерть родителей. Её утешали, обещали позаботиться, за её спиной шептались, как девочка изменилась, как бедную сломали эти смерти, а она усмехалась. Она не чувствовала ничего и лишь равнодушно удивлялась: 'Как они ухитряются видеть то, чего я сама не замечаю?'
Шорох в коридоре! Шаги! Не мгновение Лира замерла, но, узнав эти шаги — осторожные, шаркающие, осталась на месте. Это бабуля вздумала прогуляться. Сиделка приходит к ней на день, а ночью бабуля предоставлена сама себе. Лира сквозь стену видела эту тень, ещё одну тень старого дома, слишком большого для двоих: бродит, поглощенная бессонницей, но всё ещё влюблённая в своё существование. Траурные чёрные одежды старухи вызывали у девушки раздражение и иногда страх: Право, бабуля, я всё же ещё жива! Старуха приближалась к её комнате, и Лира спешно задула свечи — пусть думает, что она уже спит. Может быть, напрасно: в последние полгода бабушка стала совсем равнодушна к прежде любимой внучке.
Старуха прошла мимо, но Лира больше не зажгла огня. Тьма отступала пред солнцем, острый чёрный
