Я наотмашь бью ее по щеке.
Эмми затихает.
У нее перехватывает дыхание. Она громко всхлипывает, потом успокаивается. Вытирает нос рукавом. Смотрит на меня. На щеке краснеет отпечаток моей ладони. Не надо было ее бить. Лу бы так не поступил. Она мала еще, глупая.
— Прости, — через силу выговариваю я. — Только не говори так больше. Лу не умер. Никогда такого не говори. И подними ноги Па из грязи. Возьми за шнурки от ботинок, так легче.
Она делает, как велено.
Я поворачиваюсь и волоку тачку за собой. Непростая работенка. Под дождем, по колено в грязи. Вода заливает мне глаза, рот, уши. Грязь налипает на ботинки, и я часто поскальзываюсь.
От Эмми толку никакого. Как всегда. Она оскальзывается, падает. Всякий раз я помогаю ей подняться. Мы упрямо идем к хижине. Хорошо хоть Эмми больше не плачет. Мы доходим до двери и заталкиваем тачку с Па внутрь.
Стены хижины сделаны из покрышек.
Па сам построил дом, который станет погребальным костром. Бьюсь об заклад, Па никогда и не думал, что так выйдет.
Эмми помогает мне перевернуть старый деревянный стол. Мы вытаскиваем Па из тачки и кладем на столешницу.
Я подхожу к сундуку, где хранится наша одежда. Поднимаю крышку. В нос ударяет запах сухого шалфея. Вынимаю зимнюю рубаху Па и швыряю Эмми.
— На, порви, — говорю я.
Достаю зимние вещи Лу. Прикладываю к лицу и глубоко вдыхаю. Жаль, что на хранение кладут все чистое. Рубаха брата пахнет чистой тканью и шалфеем. Запаха Лу на ней нет.
Сижу на полу и раздираю вещи на лоскуты.
Выходит громадная куча тряпья. Нахожу кувшин виски, что Па сделал в лучшие времена и спрятал до поры. Выливаю виски на тряпье. Показываю Эмми, как распихать лоскуты в щели в стенах, между покрышками. Остатками обкладываю тело Па.
Укладываю в котомку все необходимое. Красный складной ножичек со всякими полезными штуковинами, кремень, лекарственные травы, запасную рубаху.
— Лу увели те же люди, которые убили Па. Я пойду за ними. Я не знаю, куда они его забрали. Далеко. Наверное, долго буду искать. Но я найду. Приведу его домой.
Я кладу в котомку бурдюк с водой, веревку из крапивы, вяленое мясо и сухари. Еды хватит на несколько дней. А потом буду охотиться.
Они ушли раньше. К тому же верхом, а не пешком. Придется поторапливаться, иначе их не догонишь.
Я беру бурдюк Эмми, ее рубаху и накидку из собачьей шкуры.
— Останешься у Марси с Кривого ручья, — говорю я строго.
— Нет! — протестует Эмми.
Складываю ее вещи в отдельную котомку.
— Па и Лу велели приглядывать за тобой. У Марси ты будешь в безопасности, — объясняю я. — Марси и Ма дружили. Когда Ма рожала нас с Лу, Марси принимала роды. Она и тебя принять пришла.
— Я знаю, — говорит Эмми.
Нам обеим известно, что Марси пришла слишком поздно. Эмми родилась раньше срока, и Ма померла. Так что Марси понапрасну топтала ноги три дня.
— Марси хорошая женщина, — говорю я. — Па велел в случае чего идти к ней. Рассказал нам с Лу, как дойти до Кривого ручья. Может, у нее есть детки, тебе будет с кем играть.
— Не нужны мне ее детки, — упрямится Эмми. — Я иду с тобой.
— Никуда ты не пойдешь, — настаиваю я. — Я иду невесть куда. Может, и надолго. Ты мала еще, мешаться будешь.
Эмми скрещивает руки на груди и упрямо выставляет подбородок.
— Лу мне тоже брат! — заявляет она. — Вот захочу и пойду его искать!
— Эмми, не нарывайся, — хмуро предупреждаю я и швыряю в ее котомку деревянную куколку, которую сделал Па. — Так будет лучше. Как найду Лу, мы с ним сразу за тобой вернемся.
— Не вернетесь! — хнычет Эмми. — Ты меня ненавидишь. Ты любишь Лу, а меня ненавидишь. Лучше бы чужаки увели тебя!
— А раз не увели, значит я в ответе за тебя перед Па и Лу, — говорю я. — Останешься у Марси, и хватит об этом!
Я затыкаю за пояс пращу Лу. Пристраиваю нож Па в голенище ботинка, куда вшиты ножны. На спину закидываю колчан и арбалет.
Сквозь оконце в стене просачивается туманный красный свет. Луч освещает лицо Па.
Я опускаюсь на колени и беру Па за руку. Эмми садится на колени с другой стороны и тоже сжимает его руку.
— Еще теплая, — шепчет она. — Ну, говори прощальные слова.
И правда, когда провожают покойника в последний путь, всегда произносят особенные слова.
Па говорил их перед тем, как зажечь погребальный костер Ма. Только я не помню какие. Мала была, не запомнила. Теперь настал мой черед проводить Па, а мне ничего в голову не приходит.
— Давай, — говорит Эмми.
— Прости, Па, — начинаю я.
Я не хотела этого говорить, само вырвалось. Но я понимаю, что и впрямь прошу прощения. И еще мне жалко.
Жалко, что Па умер. Жалко, что ему пришлось нелегко, особенно в последнее время. И больше всего жалко, что он потерял Ма, которую так любил. С тех пор как она умерла, в жизни Па не было радости. Что ж… теперь он будет счастлив. Они снова будут вместе. Две звезды рядом.
— Я найду Лу, — продолжаю я. — Я верну его, Па. Вот увидишь. Обещаю.
Я гляжу на Эм.
— Поцелуешь его на прощанье? — спрашиваю я.
Она целует Па в щеку. Я высекаю искру из кремня и поджигаю тряпье, разложенное вокруг тела.
— Уиллем из Серебряного озера, — произношу я, — отпускаю твою душу. Пусть она летит домой, к звездам.
Языки пламени лижут столешницу.
— Прощай, Па, — шепчет Эмми. — Я буду скучать по тебе.
Мы встаем. Я отдаю ей наши котомки.
— Выходи, — говорю я.
Поджигаю тряпки, что торчат из щелей в стенах. Жду, пока покрышки загорятся. Огонь охватывает стены.
— Прощай, Па, — говорю я.
Выхожу и закрываю за собой дверь.
Дождь прекратился. Снова дует жаркий южный ветер. Полуденное солнце нещадно палит.
Нерон парит в воздухе над нами, лениво кружит в восходящих потоках. Как Лу и говорил, ворон спасся от бури сам. А вот мы с Лу не спаслись.
Нынче день как день. Как вчера или на прошлой неделе. Или в прошлом месяце. Но это не так. Сегодня все не так, как в остальные дни.
Как же я раньше не знала… Никогда даже не догадывалась, что поначалу все может быть хорошо, а потом сразу становится плохо. И то, что было раньше, кажется сном.
А может, это сон? Ужасный сон про бурю и про чужаков в черном, которые убили Па и забрали Лу. Может, я скоро проснусь. Расскажу всем, то-то посмеются, какие нелепости мне снятся.
Правая рука глухо ноет. Разглядываю грязный обтрепанный лоскут, которым обмотана ладонь. Приподнимаю тряпицу и вздрагиваю от резкой боли. Боль разливается по всему телу, тут уж без обмана.
