– Малахов.
– Ну?
– Ты возьмешь меня с собой?
– К черту на рога я тебя возьму, – бормочу, – с превеликим удовольствием. В одну сторону. Или к Бабе-яге в гости, в порядке ленд-лиза. Она мне – скатерть самобранку и меч-кладенец, а я ей – тебя.
– Если ты думаешь, что я что-то поняла…
– Все ты поняла, – говорю. – Все, что надо.
– Сергей…
– Да возьму я тебя с собой, возьму! Куда денусь! Уж не знаю, кого мне за такой подарок благодарить…
– Богов.
– …богов ваших или товарища Сталина, прости господи…
– Сергей.
– Что еще?!
– Закрой глаза.
– Ты сама-то поняла, чего сказала? – спрашиваю. – Тут же и так ни черта не видно.
– Все равно закрой.
Черт, думаю, неужели она меня на мой же трюк собирается подловить? С этой – станется. А, была не была. Авось да не коленом.
– Закрыл.
– Подожди.
Чувствую – завозилось что-то подо мной, потом по щеке вроде рукой провели – я весь сжался, ну, думаю, сейчас ка-ак врежет – и на миг к губам прикоснулось. Что-то… малиново-вишнево-клубнично-сахариново… Черт, да нету у меня такого слова, чтобы это описать! – и словно током ударило.
Я аж подскочил от неожиданности, а Кара внизу тихонько так хихикнула и – р-раз – выскользнула из-под меня. А я, оставшись без опоры, проехал вперед и с размаху лицом об край ступеньки хряпнулся. Зубы удержались, но губы раскровенил напрочь.
Ох и горек же, думаю, однако, вкус этого… ну, как его… плода запретного.
Ладно. Доковылял я кое-как вниз по лестнице, выполз на свет божий, посмотрел на гимнастерку – м-да… И ведь только что, считай, надел! Сдается мне, они эти ступеньки со времен постройки замка не подметали, пока я их не протер.
Огляделся – рыжей не видно, смылась куда-то – отряхнулся, как смог, и пошел в замковую столовку завтракать.
Сел за стол, сижу, жду. Кроме меня, в столовке больше никого не наблюдается – то ли спят еще все, то ли уже разбрелись кто куда – черт его знает, часов-то нет.
Ну, я пару минут посидел, подождал и начал слегка злиться. Встал из-за стола, подошел к двери, что на кухню, – а она запрета. И звуков из-за нее, что характерно, никаких не доносится.
Вообще-то я человек культурный, хотя иногда это и не очень заметно. Поэтому я для начала по той двери вежливо так постучал.
Жаль только, что вежливость эту мою никто не оценил. Пришлось по ней сапогом добавить. Тот же эффект – ноль да семечки.
Вот тут я уже начал злиться, уже не слегка и не чуть-чуть. Да что ж это, думаю, в самом деле такое, а? В собственном замке поесть нормально нельзя. Ладно, думаю, держитесь, гады, сейчас я этим поварам устрою выездную сессию полевого трибунала. Пусть потом Аулею жалуются, если будет чем.
Вышел из столовки, пошел прямой вход на кухню искать. Прихожу – заперто.
Интересные, думаю, дела тут творятся. Кухня, похоже, дезертировала в полном составе, да и вообще народу что-то не видно. Только часовые на башнях да один гаврик у полуторки томится. Снаряды, кстати, с нее местные так и не разгрузили, побоялись, наверно, и, в общем, правильно сделали, что побоялись. А кроме часовых, никого не видно и не слышно. Хотя нет, что-то слышно – пение какое-то хоровое доносится. Тоже мне, нашли время для репетиций, хор Пятницкого.
Часовой у снарядов при виде меня приосанился, руку зачем-то на меч положил. Кираса на нем, правда, сто лет как не чищена, да и вообще – внешний вид хромает на все четыре гусеницы. Те еще ППС, сразу видно – про устав караульной службы люди слыхом не слыхивали. Эх, нет ведь чтобы вместо Трофима с «максимом» сюда хороший кадровый старшина свалился!
– Благословен день, господин серант!
– И тебе доброе утро, – говорю. – Только вот на будущее запомни – не господин, а товарищ, и не сервант, а старший сержант. Ферш… тьфу, ясно?
Часовой лоб наморщил, подумал чуток, а потом радостно так гаркнул на весь двор:
– Будет исполнено, господин старший сежрант!
– Сержант. Кстати, – спрашиваю, – а где вообще все? Повара, например? Они что, переучет содержимого погребов проводят? На случай осады?
– Но господин старший сежрант, – удивленно так заявляет часовой, – сегодня ведь День божьего Благодарения. Все собрались в замковом храме на благодарственную молитву. А кухня сегодня будет заперта весь день, потому что – тут он чего-то в воздухе перед грудью нарисовал – не подобает, вознося хвалу богам, отвлекаться на мирские заботы.
– Так что же это, – спрашиваю, – выходит? Постный день сегодня?
– Не постный, господин старший сежрант, – отвечает часовой, – а День божьего Благодарения!
– Да не сежрант я, а сержант. Сер-жант! Запомнил?
– Попробую запомнить, – озадаченно так говорит часовой, – господин старший сержант!
– Ладно, – говорю. – Тебя-то самого звать как?
– Лодку.
– Лодку, а дальше?
– Лодку, сын Ностова, господин старший сержант.
Хорошее имечко! Есть чему позавидовать.
– А скажи-ка мне, – спрашиваю, – Лодку Ностович, долго еще будут молитву возносить? Потому как мне очень хочется с господином Арчетом на богословские темы потолковать.
– А господин старший ратник не в храме, – заявляет часовой. – Он в караулке, на левой башне.
Я от этих слов чуть не подпрыгнул.
– Так какого же… – спрашиваю, – ты, борода, до сих пор молчал?!
– Но, господин старший сержант, – удивился часовой, – вы ведь и не спрашивали.
Вообще-то, думаю, верно. В голову как-то не пришло. Ладно. Поднялся я на башню, захожу в караулку, и чтоб вы думали – господин старший ратник Арчет сидит себе в гордом одиночестве и преспокойно завтракает. Да еще как завтракает. Как говорил рядовой Петренко, коренной одессит из Херсона: «Шоб я так кажный день обедал, как он завтракает».
