иначе. Неправильное это вообще-то дело – таким прикладом по башке лупить, потому как он для этого не предназначен, расшатывается. А это на точности стрельбы потом сказывается.
Ладно. Это его проблемы.
Но все равно, думаю, неприятный расклад. Голыми ручонками тут ничего хорошего не нарисуешь, против таких-то шкафчиков. Придется ждать, пока они настолько разозлятся, что кто-нибудь из них мне врежет, лучше в живот. Тогда можно будет попытаться нож из голенища незаметно достать, и на обера. Загородится его тушей – и веером.
– Понимаешь, значит, – оскалился штурмхаупт, – это есть отшень неплохо. А скажи-ка ты…
И тут у меня из-за спины такой рев раздался – я чуть потолок макушкой не пробил.
Гляжу – ворочается посреди соседней комнаты какая-то туша горбатая, на небольшого медведя смахивает. И рычит, да так, что от рыка того кровь в жилах леденеет.
– Den da?..[12]
У меня уже мысль одна начала появляться по поводу того, что это может быть. И так мне эта мысль не понравилась, что я один шаг сделал назад, а второй вбок – поближе к окну.
Трупп автомат на изготовку взял и шагнул через порог.
И тут эта тварь распрямилась.
Росту в ней полного было даже чуть поменьше, чем в труппе. Безобразная жирная туша, непонятно, чем покрыта – местами кожа лоснящаяся, местами шерсть, но не как у зверя, а словно мушиная, мне так, по крайней мере, показалось. Рожа – то ли обезьянья, то ли свиная, но сплющенная до полного безобразия. Лапы у этой твари были длиннющие, до пола, но висят такими лентами, словно костей в них отродясь не бывало. Зато когтей – полный набор, сантиметров по двадцать, и синевой отливают, будто стальные. Но самое неприятное – глаза. Два фонарика на полморды, желтые, в решетку, так и сверлят насквозь.
– Halt! – это труппфюрер командует.
Идиот. Послушалось оно его, как же. Мигнуло своими прожекторами и ка-ак махнет лапой – я даже уследить не успел, – только кровь фонтаном плеснула.
– А-а-а!
Это обершарфюрер из автомата начал садить и орет при этом так, что пальбу заглушает.
Я еще успел заметить, как у твари на груди кожа от пуль лопается, оттолкнулся – и рыбкой в окно. Перекатился, вскочил – и бежать что есть духу.
Сзади из окна всхрип донесся – и сразу же очередь оборвалась.
Обернулся я аж на середине поля – посмотреть, вдруг эта тварь за мной в погоню ломанулась. Гляжу – бежит и даже догоняет. Но только не тварь, а штурмхауптфюрер. Так ботиночками своими роскошными перебирает – не уследишь.
Ну и я на всякий случай еще наддал.
Добежал до деревьев, чувствую – все. Или я здесь сам сяду – или еще через сто метров свалюсь и больше не встану. Тем более домик отсюда как на ладони, и окна и двери.
Через пару секунд хаупт подбегает и тоже рядом падает. Полминуты мы с ним только хрипели на два голоса. Потом фриц голову попытался повернуть.
– Was… Что это есть было?
– Ихь нихт кенне, то есть, виссе дас, – бормочу. – Без малейшего понятия.
– Русский. Мы где находиться?
Понятливый немец. Сообразительный.
– В другом мире, – отвечаю. – За углом от нашего.
– Вроде рай и ад?
– Примерно. Только это не рай и не ад, а самая настоящая господня задница.
– …. – А немец-то хорошо по-нашему ругается. – А кто был это…
– Лысый? В черном халате?
– Ja. Он… Это быть внезапно, прямо из бой.
– Вот вы его и нашинковали, – киваю. – А это был один из местных гауляйтеров, Гарик Гор-Амрон. Черный маг, колдун и так далее.
– Черный маг? Was ist…!
– Вот-вот, – говорю. – Не к ночи будь помянут.
Фриц задумался. Глубоко задумался.
– Ч… Чюудовище. Woher[13] оно есть взялось?
– Вот с этого Во… и так далее, – говорю. – Сказал же – нихт кенне. Хотя мысль одна есть.
– Ja?
– А ты не якай, не на допросе. Думается мне, что эта зараза вполне могла из трупа колдуна вылупиться. Такой гад, как Гарик, как раз мог чего-нибудь в этом роде наколдовать в виде посмертного привета. Я тут, – говорю, – с местной нечистью уже немного пообщался и вынес из этого общения одно ценное наблюдение – очень неохотно эти твари дохнут.
Говорю и сам на себя удивляюсь. Это ж эсэсовец передо мной, самый что ни на есть отборный фашист. А дело, похоже, таким боком оборачивается, что мы с ним вроде как союзники.
И фриц, наверно, тоже что-то такое подумал.
– Как тебе имя, русски? – спрашивает.
– Сергей. Сергей Малахов. Старший сержант.
– Эрвин Тауберг. Штурмхауптфюрер.
– Ферштейн, – усмехаюсь.
Вроде как перемирие заключили. Ежу, конечно, понятно, что Эрвин этот, голубятник, при первой же возможности мне в глотку вцепится. Как и я в его. Но пока у нас на повестке дня другая проблема – как бы к колдуновской твари на обед не попасть.
– До темноты далеко? – хаупт спрашивает.
– Пару часов, – говорю. – Только не очень-то я бы на эту темноту надеялся. Есть у меня сильное подозрение, что эта тварь, как и большинство здешней живности, ночью еще лучше, чем днем, видит.
– Ja, вероятно есть.
Еще минуту помолчали.
Быстро, кстати, думаю, фриц оклемался. Я об эсэсовцах мало чего могу без мата сказать, но то, что противник они серьезный, – это уж что есть, то есть. Крепкий противник.
– Что оно там делайт?
– Жрет.
Хаупта аж передернуло.
– Чем его можно убивать?
– Серебром, – говорю. – Это если он устроен так же, как и другая здешняя нечисть. У тебя, случаем, серебряного кинжальчика за голенищем не водится?
– Nein.
