в здравом уме и доброй памяти, когда передавал вам эти предметы, у меня и все сопутствующие документы сохранились! Что? Хорошо, с превеликим удовольствием.
Победным взглядом раздавив тихо закипающего от гнева Сергея Николаевича, хозяин кабинета передал ему горячую и влажную от пота трубку.
— Кремнев у аппарата, — твердо сказал сыщик. Выдержав акустический напор, Сергей Николаевич ответил: — Нет, это розыскная тайна, и я не могу вам ее докладывать. Нет, вашим приказам я не подчиняюсь, у меня есть непосредственный начальник. Кошкин Владимир Александрович, глава уголовного розыска. Нет, не подозреваем, просто хотели получить консультацию специалиста. Предельно вежлив. Передаю.
Кремнев протянул трубку Бенуа, который был уязвлен, что начальственная отповедь не превратила сыщика в мокрое место.
— Слушаю. Да, имеются. Да, мог, но… До сви…
Александр Николаевич опустил трубку на рычаг.
— Значит, вот что вы вспомнили, товарищ Бенуа, — с пониманием покачал головой Кремнев. — Что ж, вы прекрасно умеете общаться с начальством. Я такой отповеди не слышал со времен Филиппова, когда его при всех нас генерал-губернатор распекал. Старая школа, узнаю. Спасибо, что напомнили. Будьте добры, покажите мне бумаги из ЧК, мне этого будет достаточно.
Бенуа молча прошел к сейфу, открыл его и вытащил на свет тонкую папку. Кремнев некоторое время изучал ее содержимое, заглядывая в опись, оставленную на столе.
— Значит, коллекция Булатовича. А вы не знаете, что это был за пятнадцатый предмет, которого нет в описи?
— Металлический тритон. Это такое земноводное…
— Я ловил тритонов в детстве, спасибо. Честь имею кланяться.
Кремнев открыл дверь, едва не стукнув по лбу Еву Станиславовну.
— Бога ради, простите, барышня, — испугался он. — Я вас не ушиб? Ну и славно. До свидания, барышня.
Мало кто мог пристыдить или урезонить Бенуа так жестоко и так справедливо. Он сидел в кабинете совершенно разбитый, на оклики Евы не реагировал, и хотелось ему одного — умереть. Какая-то ищейка указала ему на недостойное поведение. Как это вообще могло случиться? Он, интеллигент, образованнейший человек, специалист, каких можно сосчитать по пальцам одной руки, продемонстрировал себя с самой неприглядной стороны.
— Алексанниколаич! Вам плохо? — Ева склонилась над ним совсем близко, так, что её лицо оказалось у самого его лица. Ее непослушный, всегда лиловый от чернил локон даже задел нос Александра Николаевича и тем вернул к реальности. — Что с вами, Алексанниколаич? — шепотом спросила Ева, и они встретились глазами.
Ах, Ева, как она мила и непосредственна. Как свежо ее дыхание, как приятно пахнет кожа, как мило просвечивают на солнце ушки.
— Ева, я старый склочник? — тихо спросил Александр Николаевич.
— Нет, — завороженно прошептала Ева и покачала головой.
Ее бледные губы всего в нескольких сантиметрах от его губ. И дыхание сбивается, как когда-то давно, в юности. И так же свербит в носу.
— Апчхи!
Вот это конфуз! Чихнуть прямо в лицо милейшей девушке, в такой завораживающий момент. Определенно — сегодня неудачный день для всего.
— Бога ради, Ева Станиславовна! Какой конфуз на мою седую голову! — Бенуа вынул из кармана чистый носовой платок и начал вытирать зажмурившуюся и сжавшуюся в комок Еву от капель своей слюны. — Простите великодушно, не знаю, что на меня нашло. Позвольте, я…
— Нет, не надо, я сама… Спасибо, — ответила Ева и взяла платок. Пальцы их соприкоснулись. Бенуа подумал, стараясь всем сердцем впитать это мгновение — сейчас она отдернет руку, и я еще больше почувствую себя неловким.
Но Ева не отдернула. Девушка позволила удержать себя — совсем не намного — только чтобы почувствовать разницу между мимолетным прикосновением и прикосновением, исполненным чувства.
Сердце Александра Николаевича сладко сжалось.
До сих пор он боялся думать о Еве всерьез. Она просто хорошенькая девушка, неглупая, из нее может выйти вполне дельный музейный работник. Ева и работает-то в Эрмитаже всего год, а уже прочла все книги, которые Александр Николаевич дал ей, чтобы она могла получить представление о предмете, живо интересуется искусством, сама немного рисует, но пока стесняется просить об уроках. Если не занята, то следует за ним как тень и готова исполнить любой каприз.
Кто в кого первый влюбился? Ведь Бенуа на нее даже и не смотрел. Мало ли, какие у него сотрудники? Когда это произошло? Было ли это как с Акицей или иначе?
При воспоминании об Акице Бенуа едва не застонал. Ведь они с ней столько прошли, воспитали детей. Никак нельзя, чтобы она узнала. Это же оскандалиться — адюльтер на старости лет. Никак нельзя допустить, чтобы отношения с Евой перешли дальше платонических. Иначе можно вообще остатки самоуважения потерять.
Хорошо, что никто не знает.
Часть вторая. Коварство и любовь. 1920 год. Март
