воды. И, кстати, ругаться на улице тоже запрещено — вас оштрафуют долларов на триста, так что советую держать себя в руках.
Как я мог забыть об этом, подумал Сантьяго. Я же сам писал про возникновение идиотской традиции в своей “Заре”. Когда Белое Возрождение только набирало силу и толпы фанатиков стали стекаться в Хьюстон, чтобы послушать речи Дэвида Финча и проповеди Иеремии Смита, Пророк запретил приходящим к нему пить спиртное и курить табак. Кто бы мог подумать, что этот варварский обычай просуществует столько лет…
— Прелестное местечко, — стараясь скрыть свое потрясение, сказал он. — Надо полагать, что в том месте, куда мы сейчас направляемся, бар в номере тоже не предусмотрен.
— Особенно в том месте, — заверила его Дана. — Это же Центр Паломника, а не салун на Диком Западе. Но могу вас обрадовать — на приеме, который состоится сегодня вечером, будет представлен огромный выбор самых изысканных вин мира.
“Дожить бы еще до вечера”, — хмуро подумал Мондрагон. Затея с поездкой в Хьюстон нравилась ему все меньше и меньше.
Всю дорогу до Центра Паломника он мужественно сражался с подступающими к горлу приступами тошноты и думал только о том, как бы окончательно не опозориться перед Даной Девушка вела вингер уверенно, по-мужски, смело ныряя под серебристые арки небесных мостов и легко огибая мчащиеся навстречу машины. Каждый вираж заставлял Сантьяго набирать полную грудь воздуха и до боли сжимать кулаки — только так ему удавалось удержать в себе все, что он так неосмотрительно выпил этой ночью. Он почти не обращал внимания на холодную фантастическую красоту Хьюстона, на мелькавшие за стеклом кабины зеркальные башни и зиккураты, на видневшиеся в отдалении огромные тарелки радиотелескопов Центра управления полетами космического агентства Североамериканской Федерации. Наконец вингер описал широкую дугу над медленно несущей свои воды к океану рекой и пошел на посадку. Сантьяго, из последних сил сдерживая дурноту, посмотрел вниз — там громоздились массивные постройки из красного кирпича, похожие одновременно и на старые заводские корпуса, и на средневековую цитадель какого- нибудь воинственного ордена.
— Центр Паломника, — пояснила Дана, сажая машину на вполне современную с виду площадку между двухэтажных кирпичных коробок. — Почти все участники завтрашней поездки живут здесь.
— Все животные равны, но некоторые равнее? — раздраженно поинтересовался Мондрагон. Перспектива остаться на сутки в этом унылом месте, да еще и без капли спиртного, приводила его в отчаяние. Впрочем, если Дана и поняла его иронию, то лишь отчасти — Оруэлла она явно не читала.
— Король Аравийский поселился в гостинице за рекой. Но это продиктовано соображениями безопасности, и, кроме того, он мусульманин. Вы же не мусульманин, Сантьяго?
— Я католик, — сухо ответил Мондрагон, выбираясь из вин-гера. Иван вылез вслед за ним и, как обычно, встал у него за плечом. — А мой сын — православный. Судя по тому, что Пророк говорил о наших конфессиях, он бы не слишком обрадовался, увидев нас в числе гостей этого Центра.
Дана дотронулась рукой до очков-зеркалок, словно собираясь их снять.
— Не я придумала эти правила, Сантьяго. Если хотите знать, я сама прилетела в Хьюстон только вчера вечером. Я не служительница Церкви Господа Мстящего, не мэр Хьюстона и даже не функционер Белого Возрождения. Слушайте, для чего вы так хотели со мной встретиться, неужели для того, чтобы спорить на религиозные темы?
Сантьяго через силу улыбнулся и поднял руки.
— Все-все-все, сдаюсь. Простите, я что-то немного не в духе сегодня.
— Это заметно, — улыбнулась Дана. — Ладно, со всеми случается. Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты. У вас будет полчаса на то, чтобы принять душ и переодеться. Торжественная служба начнется в полдень, сразу после нее я представлю вас своему шефу. Он, кстати, в восторге от вашего последнего эссе, того, которое про Авеля и Каина, собирается вас хвалить, так что готовьте ответную речь.
Несмотря на свой страшноватый внешний вид, внутри Центр Паломника оказался вполне современным отелем четырехзвездочного класса с полным набором полагающихся такому отелю аксессуаров. Разве что в холодильнике вместо виски и джина стояли изящные, сверкающие зеркальными гранями бутылочки с лучшими сортами воды: “Старлайт”, “Люксус”, “Фреска” идаже крохотные сосуды с баснословно дорогой “Акуа Даймонд”.
В комнатах Сантьяго на полу были аккуратно разложены запакованные в разноцветную защитную пленку свертки и коробки. Он вскрыл несколько пакетов, убедился, что их содержимое соответствует тому, что заказывала в Мехико-Сити Эстер, и направился в ванную.
Побрившись и освежившись под струями ионного душа, Мондрагон почувствовал себя несколько лучше. Тошнота немного отступила, голова по-прежнему оставалась тяжелой и мутной, но, по крайней мере, перестала болеть. Он натянул великолепный костюм от Кавальо на платяной манекен и подождал, пока тот разгладит все мельчайшие складки и загибы, образовавшиеся на мягкой ткани за время ее путешествия из Мексики в Хьюстон. Просмотрел десяток сорочек и остановил свой выбор на классическом варианте небесно-голубого цвета — под него прекрасно подходил перламутровый галстук с японскими иероглифами. Когда Сантьяго заканчивал обуваться (мягчайшие ботинки из кожи антилопы с инкрустацией из черного агата), позади него тихонько скрипнула дверь.
— Простите, что вхожу без приглашения — у вас было не заперто, — шепотом сказала Дана. Без очков она казалась еще моложе — девочка-подросток с огромными голубыми глазами, по чьей-то странной прихоти одетая в строгий деловой костюм. Она остановилась в нескольких шагах от Мондрагона и смерила его оценивающим взглядом. — Должна сказать, что так вы выглядите намного лучше. Правда-правда. Очень представительно.
Мондрагон шутливо поклонился.
— Кабальеро Сантьяго Луис Франсиско Мартин Ирибас Пастор де Мондрагон к вашим услугам, о прекраснейшая. Прошу прощения, забыл трость. Минуточку… Вот теперь все на месте. Итак, мы отбываем на торжественную мессу?
— На богослужение, — поправила Янечкова по-прежнему шепотом. — У нас есть еще две минуты. Послушайте, Сантьяго, даже как-то неудобно теперь к вам так обращаться. А вы действительно… ну, вот все это — то, что вы сейчас говорили?
— Милая Дана, почти каждого испанца зовут как-нибудь в этом роде. Для вас я Санти, помните наш уговор?
— Ну, хорошо, Санти. — Дана приблизилась к Мондрагону почти вплотную, отчего его сердце заколотилось значительно сильнее обычного. — Простите, может, я лезу не в свое дело, но я еще в аэропорту заметила, что вам немного нездоровится. И потом, вы все время спрашивали про спиртное… Одним словом, я подумала, что, возможно, это вам не помешает…
Тонкая рука девушки скользнула куда-то за отворот блузки — на миг Сантьяго увидел трогательную ямку на стройной изящной шее и крупный, кроваво блеснувший под ней рубин на тонкой золотой цепочке — и вынырнула с маленькой плоской фляжкой в оплетке из желтой кожи.
— Это бренди, — шепоток ее стал еще тише, еще интимнее, и Мондрагон подумал, что от одного такого шепота даже импотент может превратиться в Казакову, — из стратегических запасов моего шефа. Простите, что не предложила вам раньше — здесь все слишком на виду. Попробуйте, это должно помочь…
— Дана, — сказал Сантьяго растроганно, — вы ангел! Дайте-ка сюда… Ваше здоровье, прекраснейшая сеньо… а, черт, я же обещал вас так не называть… Тогда просто — за вашу красоту, что затмевает собой облик самой богини любви!
Он поднес фляжку к губам и сделал большой глоток. Бренди обожгло пересохшее горло, как пламя, в котором сгорает и возрождается птица Феникс.
— О господи! —пробормотал Мондрагон, отрываясь от фляжки. — Вы спасли меня. Я ваш должник навеки.
— Тише. — Янечкова приложила к накрашенным бледной помадой губам тонкий, почти прозрачный пальчик, и сердце Сантьяго заколотилось еще сильнее. — Не нужно кричать. Пожалуйста, сохраните все в тайне.
Мондрагон сделал еще один глоток и почувствовал, как горячая волна алкоголя смывает с души
