спецслужб, опытного дипломата. Именно это в конце концов меня и взбесило, и быть бы господину графу битым, если бы не своевременное вмешательство доблестных охранников Гаруна аль-Рашида. Гарун при ближайшем рассмотрении оказался вполне приличным парнем, несколько холодноватым, но начисто лишенным королевской спеси Мне он даже понравился, но я, кажется, опять отвлекся. Я заговорил о де Тарди, поскольку он тоже имеет косвенное отношение к нашему с Даной комплоту. Вот как это было.
Под утро меня все-таки сморил сон. Не знаю, сколько мне удалось поспать — вряд ли больше пятнадцати минут. В голову лезли кошмары, навеянные рассказами дядюшки де Тарди. Проснулся я, когда “Гром Господень” заходил на посадку, и тут же поймал себя на мысли, что не стал бы возражать, если бы лайнер сию секунду разбился бы о землю. Пришлось принять две таблетки анатокса и запить их большим стаканом виски. Стало чуть полегче, впрочем, ненамного. Я, разумеется, тут же вспомнил об опрометчиво данных накануне обещаниях, впал в глубочайшую депрессию и стал лихорадочно соображать, как же выпутаться из создавшегося положения. По всему выходило, что давать задний ход уже поздно — моя принцесса расценила бы подобный шаг как банальную трусость (положа руку на сердце, рациональное зерно в этом присутствовало). Подобно всем нерешительным натурам, я думаю прежде всего не о том, как выполнить какое-нибудь трудное и опасное задание, а как лучше всего вежливо отказаться от его выполнения.
Я поднялся с кресла, пошатываясь, как Танцующие Минареты Старого Дели во время землетрясения. Наполеон как-то заметил, что дрожание его левой икры есть великий признак. Сегодня утром у меня наблюдалось дрожание обеих икр. Не знаю, великий ли это признак, но верным его можно назвать смело. Верный признак того, что англичане застенчиво именуют “the morning after”1 (на следующее утро (англ ), а русские называют отвратительным словом “похмелье”. В моем родном языке обозначения этого понятия не существует — видимо, за ненадобностью. Иногда мне кажется, что до появления на свет Сантьяго де Мондрагона испанская нация просто не знала о том, как может быть погано (отвратительно, гадостно; мерзко; недостающие двести двадцать синонимов поручу отыскать в словарях Эстер) человеку, пробуждающемуся от краткого сна после продолжительного употребления разного рода алкогольных напитков. Вот ключевое слово — разного! Не стоило пить коньяк после водки. Кроме того, смутно припоминаю, что где-то между этими стадиями моего ночного грехопадения на горизонте брезжил двойной мартини со льдом и оливкой. Видимо, оливка-то меня и добила ..
На весь немаленький салон верхней палубы “Грома Господня” приходится только два ватерклозета А зачем больше, если у каждого есть здесь свои апартаменты, включающие, разумеется, и столь важную деталь, как личный сортир? Есть такие апартаменты, разумеется, и у меня, но ночью я до них не добрался, а с утра просто позабыл об их существовании. Сказывается отсутствие опыта полетов на лайнерах президентского класса.
Одним словом, у дверей WC я встретил дядюшку де Тарди. Мерзавец, выдувший на моих глазах целую бутылку бургундского и полбутылки арманьяка, выглядел свежим и бодрым, словно президент общества трезвости, вернувшийся с утренней пробежки. Точно такая же способность присуща, кстати, и моему шурину Антону Сомову. Не перестаю ей изумляться .. Проклятие, ну почему меня все время уводит в сторону? Итак, де Тарди Старый хрыч поприветствовал меня с изысканностью придворного франта эпохи короля Филиппа. Вполне естественно, что я не пожелал выглядеть полным невежей и отвесил родственничку глубокий (излишне глубокий, как тут же выяснилось) поклон. Не стоило этого делать! (Эстер, занеси в напоминальник — в состоянии похмелья нельзя совершать резких движений головой!!!) К тому же именно в эту секунду “Гром Господень” стал довольно резко снижаться, и мой вестибулярный аппарат не выдержал перегрузок К чести своей должен отметить, что я героически пытался открыть дверцу ближайшей кабинки, чтобы извергнуть содержимое своего желудка в более подходящее для этого вместилище, но по несчастной случайности не смог этого сделать. Я дергал ее на себя, а она открывалась внутрь. После непродолжительной борьбы с коварной дверцей я капитулировал и совершил акт вандализма по отношению к ковру, устилающему пол салона, обитым псевдофламандскими гобеленами стенам, а также туфлям дядюшки де Тарди Как хорошо, подумал я, цепляясь за дядюшку (стены оказались для этого чересчур гладкими), как хорошо, что Дана не видит моего позора! Именно в тот момент меня осенило. Глядя снизу вверх на застывшего в ужасе консула, я понял, каким образом смогу привлечь к себе внимание охраны геликоптера (да что там геликоптера! всей этой авиабазы с непроизносимым названием!), не вызывая к тому же никаких подозрений. Нерешительность покинула меня вместе с остатками вчерашней трапезы. С трудом отдышавшись, я принес свои глубокие и самые искренние извинения пострадавшему дипломату (готов поспорить, что за всю историю их Всемирной Масонской Ложи ни одному ее члену не наносили подобного оскорбления!) и ввалился наконец в вожделенную кабинку. (Великий Магистр, в свою очередь, заторопился ко второму ватерклозету — приводить себя в приличествующее торжественной церемонии состояние.) Ноги мои по-прежнему дрожали, но от утренней депрессии и следа не осталось. Из зеркального полукружия смотрел на меня незнакомец — мое истинное, прятавшееся до поры “Я”. В молодые годы я, конечно же, воображал себя героем, и, конечно же, время безжалостно расправилось с моими мечтами. Да, я не герой. Герои не блюют на туфли тамплиерам. У меня в этой жизни другая роль. Вот он я, немолодой, помятый, с опухшими от вчерашней пьянки глазами, смотрю на себя в зеркало и весело хохочу над задуманной проделкой. Со стороны наверняка кажется, что я сошел с ума. Что ж, не стану спорить. Во всяком случае, мне комфортно чувствовать себя в таком амплуа. Мой маленький внутренний человечек первый раз вылез из своего подполья и потребовал предоставить ему главную роль в предстоящем спектакле.
(Нет, наверное, все-таки не первый. Когда я стрелял в спину того кошмарного гладиатора, пытавшегося свернуть шею Ивану, спусковой крючок нажимал тоже он — мой маленький внутренний человечек. Но тогда все на том и кончилось — нажал и быстренько спрятался обратно. Теперь же он неудержимо рвался на авансцену.)
Дальше было почти неинтересно. Мы благополучно приземлились. Шампанское стали наливать буквально у трапа, из чего я заключил, что проблем со спиртным здесь не ожидается. Оказался совершенно прав: при таком обилии напитков и таком количестве официантов, их разносящих (все как один с сержантской выправкой и бугрящимися под белыми курточками мускулами), мне более всего приходилось следить за тем, чтобы случайно не напиться по-настоящему. Едва я успел выработать подходящую стратегию, появилась не на шутку встревоженная Дана. Отозвала меня за какую-то колонну и нервным, торопливым почерком набросала на салфетке несколько строчек. Я прочел. Вот что писал мой ангел: “У нас ПРОБЛЕМА!!! В бэджах — маячки! Они определяют, где кто! ЧТО ДЕЛАТЬ? ? ?”
Три часа назад я бы, не колеблясь, использовал подобный дар судьбы для того, чтобы, кивая на обстоятельства, которые сильнее нас, отказаться от рискованного мероприятия. Происшествие с де Тарди все изменило. Я обрадовался, как ребенок, получивший в подарок новую фата-моргану. Микрофоны в бэджах? Чудесно! Неужели эти умники из службы безопасности всерьез рассчитывают проследить за нами с помощью каких-то дурацких микрофонов ? А вот этого вы не ожидали?
Я вышел из-за колонны, взял у пробегавшего официанта с подноса бокал с красным вином, вернулся обратно и на глазах у изумленной Даны утопил свой значок в “Шато дю Монтаньяр” две тысячи двадцать второго года. Предполагая, что этого может оказаться недостаточно, я извлек шпиона из его хрустального гроба (это, конечно, преувеличение; бокалы здесь по-военному простые, из небьющегося голубоватого стекла) и случайно уронил на пол. Потом абсолютно ненамеренно на него наступил. Восемьдесят килограммов — не такой уж большой вес, но я слышал, как под каблуком что-то явственно хрустнуло. После этого мне оставалось только поднять значок, вытереть с него отпечаток ботинка и прикрепить обратно на пиджак. Впрочем, я и здесь не стал торопиться — в конце концов, моя задача заключалась в том, чтобы проверить, обеспокоит ли кого-нибудь судьба моего значка. Поэтому я просто сунул растоптанный и омытый красным вином бэдж в карман пиджака и написал на салфетке: “А теперь посмотрим!” Мне показалось, что моя Цирцея взглянула на меня с восхищением.
Окрыленный своим первым успехом, я ни на минуту не задумался о том, откуда Дана узнала о начинке бэджей, внешне напоминавших плоские кусочки пластмассы (да и являвшихся таковыми, как я понимаю). А зря! Поразмышляй я об этом вовремя, многих неприятностей удалось бы избежать…
Продолжая терзать салфетку, я напомнил Дане о том, что ей следует поговорить с Иваном. До отлета на “Асгард” оставалось никак не больше трех часов, а парень еще не предполагал, какие приключения мы для него готовим. Дана отправилась инструктировать Ивана, а я продолжил дегустацию
