не так, и тошнота бы наверняка улеглась… Но птицы все испортили. Теперь ему оставалось только мучиться чудовищным похмельем и ждать, пока проснутся хозяева поместья.
— Ихос де путас!' — простонал Мондрагон и сделал попытку подняться с кровати. Это оказалось непросто — гигантская кровать, наполненная каким-то инертным газом, мягко колыхалась под ним, не давая даже привстать на локтях. Совершив очередное конвульсивное движение, Сантьяго неожиданно скатился к центру исполинского ложа, где наткнулся на мирно посапывающую блондинку с просвечивающими сквозь полупрозрачное покрывало сказочными формами.
— Пошел на хер, — сказала блондинка, не просыпаясь. — Fuck you, asshole…2 (-Сукиныдети! (исп.) Пошел ты, задница… (англ.)
Это была Катя, молодая жена Сантьяго Мондрагона. Он женился на ней месяц назад. Свадьбу играли в Санта-Барбаре, штат Калифорния. Почему-то все русские девушки мечтали о свадьбе в Санта-Барбаре. После свадьбы молодожены съездили на две недели на Гавайи, а затем поддались на уговоры старшего брата Кати и навестили его поместье на берегу чудесной русской реки Волги. Это оказалось стратегической ошибкой, но всю ее глубину Сантьяго понял только сейчас.
Он принялся отползать от Кати, продолжавшей бессвязно бормотать сквозь сон разнообразные ругательства на всех известных ей языках. Кровать напоследок подкинула его на тутом, словно теплая морская волна, бортике, и Мондрагон оказался на полу, по щиколотку утонув в мягком пушистом ворсе ковра. Здесь везде лежали мягкие ковры. Мебель тоже была мягчайшая, без единого острого или твердого угла. Стены — и те, казалось, упруги и податливы, удариться о них невозможно. Ну и правильно — принимая во внимание привычки хозяина дома…
Покачиваясь, Сантьяго Мондрагон подошел к огромному панорамному окну, открывавшемуся прямо в сад. В первый день им с женой отвели роскошную спальню на втором этаже, но после того, как абсолютно пьяная Катя свалилась с верхней ступеньки лестницы и вывихнула лодыжку, пришлось переселиться на первый. Здесь, впрочем, тоже было неплохо — до сегодняшнего пробуждения.
За хрустальным окном, рассыпавшимся бесчисленными алмазными гранями в верхней полукруглой части и прозрачным до синевы горного воздуха, прямо перед глазами раскинулся утренний, мокрый от росы, трепещущий под первыми солнечными лучами сад. Где-то там скрывались в ветвях дерева с непроизносимым названием проклятые соловьи. Сантьяго толкнул окно рукой — на секунду на невидимом стекле обозначились и растаяли бледные контуры ладони, — и окно послушно сдвинулось, пропуская его в сад. Он перешагнул невысокий порог и по пояс ушел в сырую траву. Из травы тут и там торчали синие метелки каких-то цветов, так что место, где он стоял, можно было с некоторой натяжкой назвать клумбой. Голые ноги неприятно холодило, под ногами расползалась скользкая земля — ночью шел дождь, и листья намокли не только от росы. Но воздух был чист и свеж, нескольких его глотков хватило, чтобы сдавившая обручем виски боль слегка отпустила. Санти покрутил головой, определяя местонахождение соловьев. Пошарив в траве, подхватил с земли крупный камень и, примерившись, запустил его в крону высокого дерева. Трель оборвалась, послышалось возмущенное трепыхание крыльев, с веток закапали крупные холодные капли.
— Ты чего, Санек, — сказал откуда-то из кустов глуховатый насмешливый голос, — птичек вышел пострелять с утра пораньше?
— Аньтон, — выговорил Санти с какой-то отвратительной, заискивающей интонацией, — мне очень плохо. Я почти умираю, Аньтон. .
Кусты раздвинулись. Их раздвинули две могучие волосатые ноги, согнутые в коленях. Мондрагон, без особого, впрочем, удивления, увидел за кустами делавшего стойку на руках человека, все облачение которого составляла странного вида набедренная повязка. Человек этот смотрел на Мондрагона снизу вверх, в глазах его сверкали сумасшедшие искорки.
— Да, брат, — человек растянул большой рот в напряженной улыбке, — тяжело тебе сейчас. Ну, ничего, от этого не умирают.
Он крякнул и, толчком выпрямив мощные руки, дугой изогнулся в воздухе и пружинисто вскочил на ноги. Потом приблизился к Мондрагону, поправляя на ходу набедренную повязку.
— Кисло выглядишь, Санек, кисло, — пробормотал он — Что ж, диагноз ясен, будем лечить
Сантьяго передернуло. За то недолгое время, которое он провел в компании своего нового шурина Антона Сомова, ему приходилось слышать выражение “будем лечить” не раз и не два. Как правило, вслед за этим на свет появлялась бутылка “Смирновской” или “Боярской”, совершенно термоядерной местной водки, которую Сантьяго Мондрагон еще три недели назад отказался бы использовать иначе, кроме как в качестве средства для усыпления безнадежно больных собак. Но на этот раз все вышло по-другому. Антон железными пальцами сжал не слишком широкое запястье Мондрагона и, не обращая внимания на его слабые протесты, поволок куда-то в глубь сада. Поначалу Сантьяго еще пытался сопротивляться, но силы были слишком неравны, и вскоре он с удивлением обнаружил, что бежит. Мокрые ветки, словно средневековые розги, с оттяжкой хлестали по голому телу, ноги постоянно наступали на острые камушки, пару раз щиколотки обожгло крапивой, но безумный бег все продолжался и продолжался. Сомов легко и размашисто бежал впереди, казалось, совершенно не чувствуя ни этих мелких неудобств, ни того, что ему приходится тащить за собой Мондрагона. Господи, подумал Сантьяго, когда же это закончится?
Закончилось это совершенно неожиданно. Они одолели довольно крутой склон холма, и Санти как раз прилагал немыслимые усилия, заставляя свое сердце отказаться от опасной затеи покинуть грудную клетку, когда пальцы, безжалостно сжимавшие его запястье, внезапно разжались Вслед за этим Мондрагон почувствовал мощный, хотя и не слишком болезненный пинок под зад и полетел куда-то в распахнувшуюся под ним небесно-голубую синеву.
“Это небо, — подумал он удивленно. — Я лечу” Он успел увидеть серебристую рябь на приближающейся небесной поверхности. Потом он врезался в нее всем своим телом, почему-то ставшим очень тяжелым Небо оказалось твердым и пронзительно холодным. Ослепляющий холод сковал Мондрагона, он раскрыл рот, чтобы закричать, и в то же мгновение в легкие его хлынула вода. Много, много воды
Это было не небо. Это была река. Прекрасная русская река Волга.
Допившийся до синих чертей Антон Иванович Сомов, трахнутый братец трахнутой русской жены Сантьяго Мондрагона Кати, кинул его в Волгу!
Тренированное воображение Мондрагона, помогавшее ему зарабатывать на кусок хлеба с маслом сочинением бестселлеров, не подвело и на этот раз. Прежде чем Санти успел выплюнуть воду, оно нарисовало ему целый ряд живописных картин, среди которых особенно удачно смотрелись расползающиеся, подобно мокрой бумаге, легкие, сочащиеся темной сукровицей багровые пузыри, покрывающие его некогда гладкую смуглую кожу, и изъеденная глубокими гнойными язвами лысая голова. Волга — замечательная река, но вода в ней такая же, как и в других реках Толкнув своего нового родственника в Волгу, Антон Сомов обрек его если не на мученическую смерть, то уж наверняка на медленное превращение в развалину.
Сантьяго вынырнул и, выплюнув все, что еще находилось у него во рту (к сожалению, многое плескалось уже где-то в районе желудка), судорожно завертел головой, пытаясь определить, где находится спасительный берег. В эту секунду у него над головой, заслонив утреннее солнце, пронеслось тяжелое темное тело и с плеском, сделавшим бы честь пушечному ядру, вошло в воду метрах в двух от Мондрагона.
— Санек, — закричал Сомов, выныривая, — ты чего стоишь?! Плавать надо, кровь разгонять!
Не слушая его, Сантьяго в панике бросился к берегу.
Берег был пологим и травянистым. Странно, что здесь еще росла трава. Мондрагон с размаху рухнул на нее и принялся кататься, словно пес, стараясь вытереть прожигавшие кожу капли. Со стороны реки доносился оглушительный хохот Сомова. Спустя минуту Сантьяго понял, что кожу на самом деле ничего не жжет, прекратил дергаться и сел, обхватив руками колени. Его била дрожь, но обруч, сжимавший голову, как это ни странно, исчез.
— Ну, Санька, ты даешь! — сказал Антон, выходя на берег. Он был коренастый, жилистый, густо заросший черным жестким волосом. Вода стекала с него игривыми струйками, и он ее нисколько не боялся. — Плавать не умеешь, что ли? Да ладно тебе, видали мы, как ты на Гавайях своих на серфе рассекал.
— Аньтон, — Сантьяго показал на Волгу. — Вода…
