я трезв… да что там — будь я немного трезвее… хотя бы таким, как сейчас ..
Подумав так, Сантьяго с удивлением понял, что, несмотря на по-прежнему клубящийся перед глазами туман и неприятный гул в ушах, никаких признаков опьянения больше не чувствует. Да и туман начал понемногу истончаться, таять, сквозь него стали проступать очертания каких-то предметов. Высоко над Мондрагоном нависал блестящий металлический потолок. Он видел в нем самого себя все в той же пижаме, прикрученного к длинному застеленному зеленым столу белыми эластичными жгутами. То, что жгуты эластичны, Сантьяго понял, попробовав пошевелить руками. Это получилось, но лишь до определенного предела. Он мог вращать запястьями, свободно двигать пальцами, даже слегка сгибать руки в локтях. Однако при первой же попытке вытащить кисть из мягкой петли жгут словно сжался, чувствительно врезавшись в кожу. По-видимому, Мондрагона обездвижили каким-то гуманным способом, не препятствовавшим циркуляции крови, но не дававшим ни малейшей возможности освободиться.
Головой он, однако, мог двигать свободно. Когда зрение Сантьяго окончательно прояснилось, он осмотрелся и увидел, что находится в стерильно-белой, небольшого размера комнате, очень похожей на операционную. Сходство усиливалось еще и тем, что над столом, к которому его привязали, нависало хирургическое зеркало с галогеновыми лампами, принятое им вначале за блестящий потолок. Сантьяго был в комнате совершенно один, и это открытие, неизвестно почему, очень взволновало его.
Некоторое время он пробовал свои путы на разрыв и на растяжение, но результат всякий раз оказывался неутешительным. В конце концов Сантьяго изнемог в бессмысленной борьбе и хмуро признал, что те, кто решился оставить его без всякого присмотра, оказались не такими уж дураками.
Не теряйте надежды, кабальеро, посоветовал ему де Тарди, но теперь эти слова казались Мондрагону жестокой шуткой. Тоже мне, родственник, с обидой подумал Сантьяго, не мог вступиться за меня перед Фробифишером… или перед этим гестаповцем из АВТ…
А почему, собственно, он должен за тебя вступаться, насмешливо спросил какой-то другой Сантьяго — тот, который готов был обвести вокруг пальца охрану геликоптера в “Бакырлы”, тот, который на равных беседовал с полковником Понтекорво и стрелял в гладиатора Аслана. Что хорошего ты сделал Морвану де Тарди? Пытался набить морду? Испачкал костюм и туфли? Да с чего ты вообще взял, что консул Евросоюза должен помогать такому ничтожеству, как пьяница и скандалист Мондрагон?
Но зачем-то ведь старик мне это сказал, неуверенно возразил Сантьяго номер один. Не издевался же он надо мной, в самом деле? Он отчетливо помнил, как седые усы консула щекотали его щеку, а слова словно скатывались в ухо, как круглые холодные шарики. Не теряйте надежды, кабальеро… Не теряйте надежды…
— Черт тебя подери, старый пень, что ты имел в виду? — не сдержавшись, завопил Мондрагон.
И замер, пораженный неожиданно проскользнувшей где-то по краю сознания мыслью.
Слово кабальеро, сказал он Ивану Кондратьеву в день их первой встречи. Я никогда не отдам тебя за Стену, сынок, и никому не позволю отправить тебя за Стену. Слово кабальеро.
Кабальеро. Испанский дворянин. Всадник. По-французски — шевалье.
“Вы проходите в наших разработках под оперативным псевдонимом “Шевалье”, — любезно улыбаясь, сообщил Гарольд Статхэм-Пэлтроу. — Поэтому, когда вам понадобится выйти на связь, просто надавите камень на перстне и скажите: здесь Шевалье Я не исключаю того, что враг может прослушивать наши разговоры, поэтому лучше воспользоваться псевдонимом”.
Бесполезно, подумал Модрагон. Это одна и та же контора. Обращаться за помощью к одному абэтэшнику, когда тебя только что арестовал другой абэтэшник, и глупо, и бессмысленно. Я выставлю себя на посмешище…
Но это единственный твой шанс, сказал тот, другой Сантьяго. Если у тебя ничего не выйдет, ты хотя бы будешь знать, что боролся до последнего. В конце концов, ты должен думать не только о себе, но и об Иване. Об Иване, который наконец-то назвал тебя отцом.
Мондрагон представил себе, как лощеный джентльмен из АБТ вонзает в вену Ивана шприц с пентоталом натрия. Впрочем, судя по тому, как отделали парня охранники “Асгарда”, пентотал натрия еще не самое страшное. Есть ведь еще и мнемохирургия, мрачно подумал Сантьяго. Есть еще и всемогущая Служба генетического контроля, которой ничего не стоит проверить подлинность генетического паспорта Ивана и определить, что статус В-10 был присвоен ему с серьезными нарушениями существующих законов, а проще говоря, за взятки…
Хреновая ситуация, сказал себе Мондрагон. Безвыходная. Но самое хреновое в ней — это то, что я нарушил свое слово. Слово кабальеро.
Он полежал немного, собираясь с мыслями и успокаиваясь. Голова была на удивление ясной, словно голубоватый туман, уползая, унес с собою всю тяжесть и боль неизбежного похмелья. Страха Сантьяго не чувствовал — только электрическое покалывание в кончиках пальцев и легкую, похожую на озноб нервную дрожь.
Мондрагон осторожно пошевелил руками — сначала левой, потом правой. Правая казалась непривычно легкой — те, кто привязывал его к столу, предусмотрительно сняли с запястья браслет связи. На помощь верной Эстер рассчитывать, таким образом, не приходилось, но для Сантьяго сейчас имело куда большее значение совсем иное.
Перстень Гарольда Статхэма-Пэлтроу по-прежнему был на месте.
Мондрагон вывернул запястье, прижав тыльную сторону ладони к столу. Изо всех сил вдавил перстень в покрытый зеленой клеенкой металл. И еще раз. И еще.
Никакого эффекта. Правда, по неопытности своей в шпионских делах Сантьяго не удосужился спросить у Гарольда, как, собственно, должен отреагировать спрятанный в перстне передатчик. Решив, что он вряд ли станет вопить во весь голос, распугивая окружающих, Мондрагон откашлялся и, повернув голову влево, отчетливо произнес:
— Здесь Шевалье.
Перстень молчал. Чувствуя себя полным идиотом, Сантьяго повторил кодовую фразу еще раз. Безрезультатно.
Может быть, я говорю слишком тихо, подумал он. Может быть, перстень слишком далеко от меня. Может быть, он вообще неисправен — я ведь даже не помню, какой рукой я врезал этому Ки-Брасу. Удивительно — имя помню, а слева или справа ударил — хоть убей. А может — и это скорее всего — сразу после ареста мой канал связи просто отключили…
— Шевалье на связи! — заорал Мондрагон срывающимся злым голосом. Он не удивился бы, если бы в ответ на его крик в дверь ворвались вооруженные охранники и снова заткнули ему рот какой-нибудь химической дрянью. Но никто не спешил вламываться к нему в комнату. Вместо этого перстень еле слышно пискнул и спросил сонным голосом:
— Да, слушаю, кто это?
Сантьяго испытал мгновенное облегчение, хорошо знакомое людям, в последнюю секунду успевшим на самолет. Слабый голос, без сомнения, принадлежал Статхэму-Пэлтроу.
— Это Шевалье, — четко выговаривая слова, повторил Мондрагон. — Помните наш уговор, Гарольд?
Невыносимо долгие полминуты из перстня не доносилось ни одного звука. Потом Статхэм-Пэлтроу неуверенно переспросил:
— Шевалье? Что случилось?
— То, чего мы с вами боялись, — с некоторым пафосом ответил Сантьяго. — Я нашел их.
— О господи! — выдохнул абэтэшник. — Вы уверены? Черт, ничего не понимаю…
— Чего вы не понимаете, Гарольд? — нетерпеливо спросил Мондрагон.
— Мы условились, что если я замечу странности в поведении кого-то из окружающих, то сообщу вам. Но случилось нечто куда более важное…
— Говорите погромче, Шевалье, — раздраженно перебил Статхэм-Пэлтроу. — Ни черта ведь не слышно…
— Это потому, что я не могу поднести перстень к губам. Я связан, понимаете вы?
На этот раз молчание длилось секунд пятнадцать. Гарольд, по-видимому, приходил в себя.
— Как связаны? Где вы, Шевалье? С вами все в порядке?
— Не имею ни малейшего понятия, — честно ответил Сантьяго. — Это я про местонахождение.
