закопали. А ты, видимо, видел, как Семена в землю закопали, вот и решил с него, мертвого, форму снять.
«Казачок» смотрел на Богдана с отвращением, будто на дохлую кошку.
— Живьем?! Ты человека живьем закопал?
— Я же бандит, душегуб. Мне положено, — Богдан сделал вид, что брезгливость «казачка» его не задевает.
— К стенке тебе положено встать, ирод, — сплюнул «казачок».
— А сам? Сам чистенький, да? — зашипел Перетрусов. — Думаешь, сбежал с хутора, увел коня — и все?
«Казачок» смотрел, ничего не понимая. Горн продолжал надрываться. Земля начала гудеть от топота ног и копыт.
— Что, не понимаешь? — у Богдана от ярости задергалась щека. — Ты-то сбежал, а они вместе с нами остались. Ты думал, что им все с рук сойдет, да? Думал, за такое прощают?
— За что?
— За предательство! Их предупреждали — сидите тихо, и все нормально будет. А они решили, что слишком умные. Вот и получили! И ты в этом виноват! Ты!
— Что ты сделал? — спросил «казачок». Он уже понял, о каком хуторе идет речь.
— Я?! Я сделал?! Нет, я ничего не сделал. Я только проучил. А сделал — ты.
— Ты их убил, — понял «казачок».
— Не я!
— Чтоб ты сдох, ирод, — «казачок» повернулся спиной и пошел прочь.
— Стой! — закричал Богдан. — Стой, это ты виноват!
Горн надрывался, уже не переставая. «Казачок» шел на этот хриплый требовательный звук и совсем не обращал внимания на Богдана.
— Стой, говорю! — голос Богдана сорвался на визг, и он неожиданно для себя разревелся. — Стой! Это не я! Я не мог! Я не ирод! Я не хотел! Это не я!
Он упал на колени и зарыдал так сильно, как не ревел даже в детстве.
— А кто? — услышал он голос «казачка» прямо над собой.
Богдан протер глаза. «Казачок» стоял над Богданом и смотрел сверху вниз.
— Встань. И бритву свою спрячь.
Богдан встал. Сложил бритву и бросил в нагрудный карман, туда, где лежал билет красноармейца Якова Курнакова — Алпамыс ему горло перерезал, когда они обносили склад с продовольствием.
— Не по пути мне с тобой. Ты счастья только для себя загрести хочешь, а я — для всех и даром, и чтобы никого не обидеть. Потому и шел к Чепаеву. Зачем я тебе дался? Были у тебя друзья, ты их
всех погубил. Теперь меня загубить хочешь? Нет уж, я лучше в бою погибну, чем ты мне кишки выпустишь в подворотне или в сортире утопишь.
— Вы чего здесь делаете оба, а? — послышался суровый голос.
Молодые люди обернулись. Над ними возвышался здоровенный красноармеец, явно командир отделения или даже взвода.
— Мы... — промямлил «казачок».
— Вижу, что вы! Думаете, раз курсанты, так с вас и спросу никакого? Марш на построение! Скажите спасибо, что не спрашиваю, с какого взвода! Ишь, удумали — прятаться! Я вам покажу! Марш, марш!
Он взял Богдана и «казачка» за шкирки и пребольно пнул. Переглянувшись, парни нехотя потрусили вперед и вскоре увидели, как ручейки красноармейцев сливаются в реки, а реки выплескиваются на площадь перед штабом и там выстраиваются в шеренги. Народу было уже очень много, Богдана и «казачка» стиснули, толкнули и поставили во второй ряд рядом друг с другом. Богдан полез в карман штанов, нащупал талисман и стиснул в ладони.
Лёнька
Странным оказался этот Богдан Перетрусов. На лицо — ребенок ребенком, ему бы в ризе на клиросе петь, ангела изображать. При этом не душегуб даже, а зверь какой-то, ни жалости, ни чести. Лёнька думал: зарежет сейчас, ни за понюшку табаку! Не успел Лёнька с жизнью попрощаться, как опять удивление — разрыдался бандит, словно барышня кисейная. Читал Лёнька все эти сопливые истории, как заскорузлый преступник в святую ночь забрался в сиротский дом, усовестился и посвятил себя богоугодным делам. Не верилось ему в эти умильные сказочки. А тут прямо у ног злодей каяться начал. И, что самое удивительное, Лёнька ему почти поверил.
Однако в безопасности себя не чувствовал. Даже когда красный командир отправил на общее построение. Даже оказавшись в строю настоящей Рабоче-крестьянской Красной Армии, не чувствовал Лёнька спокойствия, потому что рядом находился бандит.
Горн стих. У штаба стоял караул со знаменем дивизии, рядом еще какие-то люди и среди них — вот тут Лёнька испытал настоящий ужас! — он, Чепаев. Тот, кто ночью убил красноармейца и о чем-то договаривался с бандитами, был Чепаевым, по крайней мере он был единственным похожим на портрет, который Лёнька видел в газетах: тараканьи усы, подкрученные вверх, узкое лицо, прямой взгляд.
Лёнька опасливо посмотрел на Перетрусова. Тот, почувствовав внимание Лёньки, повернулся лицом, и стало понятно, что в нем так настораживало.
Глаза.
В сарае, когда Перетрусов приволок форму, его глаза были разного цвета — голубой и зеленый. В проходе между сараями глаза были серыми с коричневыми звездочками, а сейчас — снова разные. Колдун он, что ли? Или оборотень?
Гул голосов над площадью стих, от группы людей, стоящих подле знамени, отделился какой-то чернявый парень.
— Товарищи бойцы! Чепаевцы! Сейчас перед вами выступит начальник дивизии Василий Иванович Чепаев.
Вопреки ожиданиям Лёньки, усатый продолжал стоять на месте. На середину площади порывистым шагом прошел, придерживая шашку, гладко выбритый худощавый человек в папахе с красным околышем, во френче и галифе, заправленных в слегка запылившиеся сапоги.
— Товарищи! — сказал Чепаев, и по спине у Лёньки пробежали мурашки — настоящий Чепаев! С ним сейчас говорит настоящий герой!
— Товарищи! — говорил начдив. — Вы меня давно знаете, я вас никогда не подводил. Ведь не подводил?
— Никак нет, Василий Иваныч! — в один голос рявкнула дивизия.
Лёнька испытал непередаваемое чувство единения с этим могучим муравейником. Он умудрился рявкнуть «никак нет» одновременно со всеми.
— Много мы с вами успели пройти, и никто... повторяю — никто не может сказать, будто Чепай прятался за спины или отдал несправедливый приказ. Все всегда было по чести: голодали поровну и пировали поровну. Так?
— Так точно, Василий Иваныч!
— Так вот, бойцы. Никогда и никого я не неволил и себя неволить не позволял. Но чем дальше мы с вами воюем, тем больше у меня сомнений, — Чепаев взял паузу и осмотрел своих солдат.
Все молчали. Ни шепота, ни чиха, ни покашливаний. Все ждали, что командир скажет дальше.
— За что же мы с вами воюем, братцы?! — громко спросил Чепай.
Бойцы молчали.
— Все помнят, что в марте нас собирались отправить воевать с кулацкой будто бы сволочью. Было такое?
— Так точно!
— Пошли мы воевать?!
— Никак нет!
— А почему?!
Молчание.
— Я вам скажу, почему, товарищи бойцы. Потому что восстала там не кулацкая сволочь, а такая же,
