Лодка затонула у самого берега. Четверо выживших вытащили из воды раненого в живот товарища и положили на песок, свернув под голову снятый с него френч. Потом начали разгребать песок рядом с телом.
Белоножкин не поверил собственным глазам. Сдох! Сдох, проклятый! Дотянулся Господь, покарал грешника!
— Чепай подох! — заорал он что было сил, но на том берегу его не было слышно, по крайней мере, ни один из копающих в мокром песке яму не оглянулся на беснующегося подхорунжего.
Когда яма была готова — неглубокая, с локоть, — четверо аккуратно уложили туда покойника и нагребли поверх курган. Наблюдавший за этим Белоножкин обратил внимание, что с мертвеца ничего не сняли, в том числе блестящий на солнце предмет.
— Лодку! — велел Белоножкин. — Немедля достать лодку.
Лодки не было. Чепаевцы отвязали их все и пустили в свободное плавание. Боже, как перебраться на тот берег? Лев там, только переплыви и выкопай тело!
Чепаевцы постояли с опущенными головами над курганом, потом побрели берегом на север.
— Лодку или плот! — продолжал требовать подхорунжий.
— Это делать надо, — сказал кто-то из казаков.
— Так делайте же, делайте, что вы стоите, как истуканы?! Делайте!
Казаки взялись за работу со всем возможным рвением и через несколько часов соорудили из разрушенной взрывом каланчи вполне годный плот. Он получился тяжелым, сталкивали его в воду вдесятером, и столько же потребовалось гребцов, чтобы им управлять. Одиннадцатым был подхорунжий.
Плот развалился, едва вышел на стремнину. Все соскочили в холодную воду и кое-как доплыли обратно.
У берега вытащили из воды потопленный ялик. В станице нашли лодочника, чтобы починил посудину. Старик работал весь день и всю ночь и починил-таки ялик, но ночью разразилась буря, вода в Урале поднялась на несколько вершков, и курган смыло вместе с телом.
В Ставку Верховного Правителя отправили сообщение, что Чепаев утонул, форсируя Урал.
Перетрусов
Когда Богдан понял, что его новый приятель сам себя запер в окруженном казаками доме, то не на шутку перетрухнул.
Не за себя, за Лёньку. Предупреждал же. Петух был дан на хранение не геройствовать, а выгоду чувствовать, смысл происходящего улавливать.
Подхорунжий выкрикнул в рупор «Три!», и в небо унеслась красная сигнальная ракета. Один из казаков бросил в дом гранату. Не то бросил слабовато, не то стекло оказалось крепкое, но только окно граната разбила, а внутрь не попала, упала у стены и взорвалась.
Лошадь на крыльце испугалась, бросилась бежать.
А в узде испуганной животины застрял не кто иной, как Лёнька. Видимо, на роду ему написано не связываться с лошадьми. Как там в стихотворении, которое читали в деревенской школе? «И примешь ты смерть от коня своего»?
О смерти думать было некогда. Богдан визгливо выкрикнул:
— Чепая конь понес!
Казаки заметались. По плану нужно было штурмовать избу. Но кто-то крикнул, что Чепая несет конь. Что делать: продолжать штурм или наплевать на все и гнаться за конем?
К тому же с голубятни, на которую Богдан до сих пор не обращал внимания (хотя последние несколько депеш Ночкову он отправлял именно туда), начал стрельбу «максим». Белые сами оказались виноваты. Зачем было выпускать ракету, если сигналом к наступлению мог служить тот же самый взрыв гранаты или любой другой шум, поднятый в станице. Но нет, им захотелось ракету.
Она отлично осветила всю честную компанию, чем не преминул воспользоваться пулеметчик. Началась паника, беспорядочная стрельба кем попало по кому попало. Богдан прижался к своей лошади и негромко попросил:
— Выноси меня, кривая.
Лошадь не обиделась и пошла куда-то в сторону от перестрелки. Умная тварь, тоже жить хочет.
Вынести Богдана она не успела. Едва Перетрусов обрадовался, что спасся, его окликнули:
— Далеко собрался?
Перетрусов от досады даже плюнул.
— Я, между прочим, все правильно сделал, — сказал Богдан, не оборачиваясь. — Развязывай меня и отпускай, вы сами Чепаева профукали.
— Это был не Чепаев, — сказал Белоножкин.
— Да что ты? А кто тогда? Иван Федорович Крузенштерн? Развяжи меня, и я пошел. Деритесь сами.
— Нет, — сказал Белоножкин. — Формально ты обещание выполнил, но по сути — надул. Полковник потом сам с тобой разберется, а мне некогда. Усов, уведи этого мерзавца куда-нибудь, да запри хорошенько.
Богдана заперли, вернее, наглухо заколотили, в каком-то огромном свежем срубе без окон. Наружную стену украшала надпись, сделанная известью: «СДЕСЬ БУДИТ ИЗБА-ЧЕТАЛБНЯ!» Даже часового не поставили для охраны, что для такого лихого бандита, как Богдан Перетрусов, было наихудшим оскорблением. Он решил, что покинет застенок во что бы то ни стало.
Но доски, которыми казаки заколотили вход, оказались слишком крепкими, стены — высокими, а плечи Богдана — слабыми. Скоб для крепежа казаки не пожалели.
Потянулись томительные часы ожидания. Бой в станице то затихал, то возобновлялся, и этот ритм даже начал навевать на Богдана сон. После сотой неудачной попытки вылезти по бревенчатым стенам наружу (добрался до пятнадцатого звена, нужно еще пять!) Перетрусов без сил упал на землю и посмотрел вверх.
Небо уже стало ярко-голубым. Солнца из-за стен видно не было, и слава богу, иначе здесь, внутри, случился бы настоящий ад.
Богдан только сейчас обратил внимание, как тихо стало вокруг. Выстрелы и взрывы умолкли, а после них казалось, будто ваты в уши напихали — никакие звуки не воспринимаешь.
Просто желая проверить, не оглох ли он, Перетрусов заорал во все горло.
— Че орешь, сейчас выпущу, — негромко сказал знакомый голос.
— Лёнька!
— Не ори, не дома. И дома тоже не ори, — прокряхтел Лёнька.
Послышался душераздирающий скрип дерева. Третья доска снизу начала дрожать, а потом отошла от стены.
— Уф! — выдохнул Лёнька. — Сороковкой зашили.
Лёнька оттянул доску на себя, Богдан уперся
руками изнутри. Заскрипела, нехотя вылезая из бревна, вторая скоба.
— Все, бросай, я пролезу!
Лёнька взял Перетрусова за руку и вытащил наружу.
— Что, победили?! — спросил Богдан, отряхиваясь.
— Победили, — мрачно ответил спаситель. — Но не мы. Надо ноги делать, скоро сюда казаки придут.
— Стой! Ты куда? В ту сторону только степь, нас быстро догонят, к реке бежим!
Лёнька ответил уже на бегу, не оборачиваясь:
— Я после Ильина дня не купаюсь. Догоняй.
Аэроплан
— Ты рехнулся! — сказал, округлив глаза, Богдан, когда увидел аэропланы. — Давай лучше лошадь угоним!
— Никаких лошадей! — резко ответил Лёнька. — Я уже накатался.
— Не полезу я в эту страсть! Что я, одичал, что ли?
