варианта. Или мы погибаем все вместе – или у нас появится шанс уцелеть. А Канал я все равно уничтожу, ясно?
– Это я понял, – Ухтомский нервно щелкнул зажигалкой. – У меня и у самого в голове бродит…
– Если вы мне поможете, пройдет второй вариант. Мне лично, помирать, бином, не с руки. Да и вам тоже! Представьте, Виктор, вас тут под Шопена землицей засыпают, а Лиде как раз помощь будет нужна. Она ведь, бином, чуть что за пистолет хватается!
Про курносую художницу Лунин вспомнил в последний момент и теперь не без удовольствия стал наблюдать за штабс-капитаном.
– Это… Это жестоко! – прошептал тот.
– А у меня нет выбора. Если Канал уничтожить, то пройдет время, пока Тернем создаст новый скантр…
– Не создаст, – прервал его князь. – Тернем бежал за границу. Я дал слово молчать, но, как видите, уже нарушил… Что я должен делать?
Келюс ответил не сразу. Новость ошеломила – второго Тернема найти не удастся, а значит, если скантр уничтожить…
– Тогда все просто, Виктор. Когда мы попадем в лабораторию, я дам сигнал, скажем, начну насвистывать, а вы отвлечете внимание того, кто будет управлять переброской.
Ухтомский задумался, сжал губы.
– Хорошо. Но у меня условие. Никто не должен погибнуть. Иначе…
– Не надо «иначе», – улыбнулся Лунин.
Он облегченно вздохнул – и вдруг понял, что будет дальше. Канал перестанет работать, Тернем не создаст новый скантр, он, Лунин, вернется домой, а Виктор Ухтомский… Судьбу не изменить – князь Ухтомский исчезнет из этого мира 3 сентября 1920 года. И не он один! Сотни добровольцев – и белых, и красных… Но ведь они сами выбрали войну, сами захотели стать «марсианами»! И все-таки…
– Николай!
Келюс вздрогнул. Ладонь Ухтомского легко коснулась его плеча.
– Смею напомнить о своем военном опыте. Насколько я понимаю, вы хотите пронести какой-то заряд в лабораторию. Но там посты, каждый раз вещи проверяют!
Лунин кивнул. Все верно, красный шпион Макаров наверняка уже пробовал. Но…
– Виктор, тогда у кладбища… Помните, как вы тех яртов шуганули?
– Помню, – удивился князь. – И что же?
Что именно, Лунин и сам до конца не понимал. Несмотря на патриархальные нравы предков, пронести мину в лабораторию было практически невозможно. Три поста: караул у ворот Технологички, затем уставший от жизни офицер Костя у дверей и солдат в коридоре. Его рюкзак, конечно же, осмотрят… Келюсу приходилось читать немало повестей об отважных подпольщиках, разносивших динамитом вражеские штабы и склады, но там всегда оказывался сочувствующий охранник, мина спускалась на веревке в окно туалета…
…Но он не зря напомнил Ухтомскому о том, что случилось у бетонной стены Головинского кладбища. Слово разит… Бегущее Солнце на груди – знак Власти. Николаю не нужна была власть, требовалось только, чтобы охрана оказалась не слишком внимательной…
Ближе к вечеру Лунин взял извозчика, велев ехать к Южному вокзалу. На полдороге он отпустил экипаж и осмотрелся. Улица, на которой он оказался, была застроена убогими домишками, так непохожими на роскошные особняки центра. В этот час людей было немного, что Николая вполне устраивало, и он не спеша двинулся к высившейся вдали громаде Благовещенского собора.
Патруль возник неожиданно, из-за угла. Четверо – немолодой поручик, явно из мобилизованных, и трое совсем юных юнкеров. На лице поручика было написано равнодушие, юнкера же, напротив, пылали служебным рвением. Последовало неизбежное «Стой!», юнкера сняли винтовки с плеч, а поручик, бросив беглый взгляд на приличный костюм и модный галстук Лунина, потребовал документы. Было заметно, что делает он это даже не ради порядка, а просто не желая охлаждать юнкерского энтузиазма.
Николай не спеша вынул корреспондентскую карточку и прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Руки потеплели, налились кровью, зашумело в висках. Знак начал пульсировать.
– Вы репортер, господин Лунин? – удивился офицер, вертя в руках документ. Появление корреспондента в вечерние часы в этом гиблом месте заинтересовало даже его.
– Я корреспондент, – медленно выговорил Николай, стараясь чтобы слова шли в такт с ритмом Бегущего Солнца, – я имею право ходить здесь…
Офицер замер, а затем столь же медленно произнес:
– Вы… корреспондент. Вы имеете право… ходить здесь…
Николай улыбнулся.
– Отдайте пропуск!
Офицер протянул карточку и застыл.
– Руки вверх! Все! – неожиданно для себя приказал Келюс и через секунду мог полюбоваться зрелищем, которое наверняка порадовало бы его деда.
– С поднятыми руками… Сто шагов вперед… Затем забыть обо всем, что здесь было… Марш!
Патрульные, неуклюже пошатываясь, сделали первый шаг. Зрелище было жутковатым, словно офицер и ретивые юнкера разом лишились воли, превратившись в безвольных кукол. Келюс вдруг понял, что так оно, собственно, и случилось.
Он заставил себя досмотреть все до конца. Патруль дошагал почти до перекрестка, затем все разом опустили руки, офицер удивленно обернулся, что-то сказал юнкерам, затем как-то неуверенно пожал плечами… Николаю стало страшно. Во время болезни ему казалось, что бояться нечего и некого. Но тогда в нем говорила болезнь, теперь же… Кем он стал? Хозяином древней силы, подвластной Бегущему Солнцу – или слугой?
Вещи едва заполнили половину рюкзака – за эти месяцы имущество Келюса пополнилось, кроме немецкой бритвы, подаренной Макаровым, только несколькими книгами, купленными на букинистическом развале. Лунин забежал в университетскую библиотеку, надеясь застать там Кагарова, но Евгения Георгиевича не было. Николай вспомнил, что начался учебный год и профессор наверняка читает лекцию в одном из университетских корпусов. Он решил оставить Кагарову записку, но затем спохватился. Завтра, чем бы не закончился его замысел, все его знакомые немедленно попадут под подозрение.
К полковнику Колтышеву он все же зашел. Было бы странно, если Лунин не нанес прощальный визит начальнику объекта. Впрочем, тот спешил на службу, и прощание оказалось коротким.
Больше видеться было не с кем. К Плотникову Николай решил не заходить, опасаясь, что выдаст себя в разговоре. Он готовился уничтожить то, что Мик создавал в эти сумасшедшие месяцы. После, когда все кончится, Плотников поймет все сам. Может быть, поймет…
Весь день Николай маялся, а к вечеру его начало томить беспокойство. Вдруг подумалось, что Макаров может обмануть. Даже не обмануть, просто не успеть достать обещанное. Адские машины не входили в снаряжение красных шпионов. Николай помнил из читанных в детстве мемуаров, что Макаров почти не имел связей в Харькове, действуя на свой страх и риск. Келюс чуть было не решил пойти прямо на квартиру, где жил капитан, но вовремя спохватился, сел за стол во дворе и, положив перед собой часы, принялся ждать. Наконец, в половине девятого он встал и не спеша направился к Университетской горке, где стоял бронзовый Каразин.
У памятника основателю Харьковского университета стояло несколько лавочек. На одной из них уютно устроились две старушки, о чем-то оживленно переговариваясь. Николай тут же прикинул, похожи ли эти бабушки на агентов контрразведки, но решил, что выдавать его Макаров не станет. В крайнем случае Николай мог ожидать пулю в спину, но едва ли красный шпион не воспользуется шансом уничтожить Канал. Нет, Макаров не должен обмануть! Оставалось одно – ждать.
По сторонам Лунин решил не оглядываться, тем более вокруг было безлюдно, если не считать говорливых старушек и прихожанок, возвращавшихся с вечерни из Успенского собора. Бояться нечего, он ни в чем не виноват, просто сидит и отдыхает рядом с памятником столь популярному в Харькове Василию Назаровичу Каразину. Николай закрыл глаза и попытался ни о чем не думать. Вечер был еще по-летнему
