заблудившиеся звездные лучи и притворяется, будто на ней ничего не написано. Возле подвального окошка клубится пар. Там можно отогреться.
Обойдя дом сбоку, он увидел прилепившуюся к торцу деревянную клеть с вывеской и неплотно прикрытой дверью. Внутри громоздятся коробки, тюки, перевернутые вверх тормашками стулья, связки журналов, куча веников. С заднего двора сквозь покрытое наледью окно сочится свет фонаря.
Стефан уселся на пол возле батареи парового отопления. Пусть вениками и старыми журналами не поужинаешь, по крайней мере, от обморожения он спасен.
Не сразу уловил, что он тут не один. За развалами хлама кто-то копошится. Сторож? Крысы? Еще один продрогший бродяга?
– Эй, извините, кто здесь? – севшим с мороза голосом поинтересовался Стефан.
Шорохи как отрезало. Настороженная тишина.
– Я не вор, я просто промерз до костей, погреюсь и уйду, – заговорил он снова, трясясь от остаточного холода и от опасения, что его сейчас без церемоний вытолкают на улицу. – Прошу прощения, что вошел без спросу. Я расклейщик афиш из театра на Малиновой площади.
– А я – убоище, – отозвался тонкий, но решительный голосок.
Да, вот так-то, подумал Стефан, понимая, что дальше бороться бесполезно. Так и приходит, как в том старом-престаром анекдоте… Раз уж тебе напророчили встречу с Погибелью – не отвертишься.
Пришибленно уточнил:
– Мое убоище?
– Еще чего! – неожиданно возмутились за тюками. – Я не твоя, а мамина с папой. А будешь маленькую девочку обижать, кирпичом по башке получишь!
Шорох, что-то стукнуло, потом в полосе слабого желтоватого сияния, льющегося из ледяного окна, появилось существо небольших размеров, в меховой шубке и валенках с калошами. Из-под завязанной под подбородком шапочки торчат две косички с огромными бантами. Круглая мордашка сердито насуплена.
Если это человеческий ребенок, ей должно быть лет семь-восемь, а если Погибель – кто ж ее знает…
– Что ты здесь делаешь? – прошептал Стефан.
– Ищу чего-нибудь. Сторож пошел водку пить, а дверь запереть забыл. Сам дурак.
– И что же ты ищешь? Умирающих поэтов?
– Нет, что-нибудь путное. Шарфик или теплую шаль для мамы. Это склад ненужных вещей.
– Значит, я попал по адресу. Нищий поэт, которого отвергла возлюбленная, – самая ненужная на свете вещь.
– Ты, что ли, болеешь или пьяный?
Существо подошло ближе. Стефан увидел, что оно и правда сжимает в шерстяной лапке обломок кирпича.
– Что ж, совершай то, зачем явилась! Тебя ведь недаром называют убоищем?
– Про меня взрослые так говорят. Мы уехали с Ваготы, нам здесь негде жить. Нас отовсюду прогоняют: уходите со своим убоищем, ищите другую квартиру. А я же не нарочно…
– Я тоже не нарочно сказал, что их можно понять, а она сказала, что никогда мне этого не простит. Она попала в странную компанию: хищный кордебалет, лесной демон, который носит рубиновые серьги в виде клинков-полумесяцев, и еще один опасный парень с глазами убийцы. Представляешь, она с ними заодно! Их лорда я не видел, но, по-моему, жуткий тип, иначе быть не может. Он ее у меня украл. Хочешь, я почитаю тебе стихи?
– Хочу! – убоище уселось на тюк напротив и приготовилось слушать. – Я люблю, когда мне читают!
Привкус во рту поганый после грибочков, хоть и была всего щепотка, зато никаких сценических комплексов.
–
Он продекламировал весь цикл, посвященный Эфре, с выражением, с драматическими паузами, пришептывая и подвывая. Благодарная аудитория положила кирпич на пол и после каждого стихотворения хлопала в ладоши, как в театре. Толстые вязаные перчатки приглушали хлопки.
– Здорово! – одобрила она, когда Стефан закончил свое выступление. – Это про меня, ага?
– Нет. Я посвятил эти стихи самой красивой девушке Долгой Земли.
– Так я же самая красивая! Видел мои бантики? У меня еще один под шапкой на голове. Эти белые в красный горошек, а еще есть красные в белый горошек, мы их тоже с собой взяли, и красные с блестящей каемкой…
– Сандра! – донесся с улицы встревоженный женский выкрик. – Сандра, ты где?!
– Я здесь!!! – заверещала обладательница бантиков, так что у Стефана чуть не лопнули барабанные перепонки, и вполголоса добавила: – Это меня мама ищет.
Заскрипел снег под торопливыми шагами, распахнулась дверь, он разглядел на пороге невысокую округлую фигуру.
– Сандра, сейчас же выходи! Ты почему убежала без спросу и зачем сюда забралась?
– Прибарахлиться хотела, – слезая с тюка на пол, буркнула Сандра. – Ты же продала свою шаль, а я тебе другую искала, а там одни польта и штаны.
– Нельзя брать чужое!
– Это не чужое, это ненужное! Так на вывеске написано.
– Мало ли что написано. Эти вещи люди сдают и покупают за деньги. Пойдем-ка отсюда, пока нас не наругали!
Ушли. Так и не использованный по назначению обломок кирпича остался лежать на полу. Стефан понял, что получил отсрочку.
Интересно, его теперь тоже продадут за деньги? Кому-нибудь из претендентов на Весенний престол, чтобы писал политические эпиграммы… Он подтащил тюк с тряпьем поближе к батарее, устроился на мягком, свернулся калачиком.
Из мутного, хотя довольно приятного забытья его вырвало жалостливое бормотание:
– Ой, вещички мои бедные, на полу в пыли валяетесь, не пожалели вас хозяева, отдали в чужие руки… Ничего, сейчас всех вылечу, как новенькие станете! А ты чего тут разлегся?
Открыв глаза, Стефан увидел знакомое бледное лицо с вывернутыми губами и припухлыми веками. Поблескивали в ледяном свете разномастные пуговицы, а концы прозрачного шарфика свисали, точно крылья мертвой стрекозы.
– Вам без шапки не холодно?
– Не о том спрашиваешь, – хихикнула сумасшедшая.
– Что мне угрожает? Где моя погибель?
– Это не одно и то же. – Лепатра снова хихикнула. – Теперь вижу. Тебя по-хорошему предупредили, а ты не послушаешь. Длинные белые волосы. Стекло не разобьется.
– Какое стекло?
– Дверь из цельного стекла. Ты по ней стулом со всего маху, а она не разобьется, заговоренная потому что. Стул сломаешь, ирод, из-за своего страха безвинную вещь загубишь. А этот охламон разве станет лечить вещь? Он людей-то не жалеет, не то что вещи бессловесные. На помойку велит выбросить.
– Меня? – нервно ежась, уточнил Стефан.
– Какого тебя – стул! А стеклу ничего не сделается. После этого захочешь умереть, потом передумаешь. Но это будет не погибель, а злая напасть. Погибель приходит изнутри. Наврешь за деньги, по указке ворюг, через это потеряешь свой дар и сопьешься втихую.
– Я никогда так не поступлю. – Стефан энергично помотал головой и осел на расползшуюся кучу тряпья, когда темная комната с сияющим, как ледяной фонарь, окном попыталась завертеться вокруг собственной оси.
– Может, и не поступишь, – вздохнула Лепатра, присаживаясь рядом. – Я иногда вижу то, что может быть, а может не быть, оно еще не вылепилось, только предполагается. У меня и сестрица была такая. Да… Уж она была и красивая, и прозорливая, и проклятья отводить умела, а все одно не убереглась. А тебе
