знал, что Юрий Жегалин – хулиган, и он стал делать успехи. Даже получил грамоту за роль вредного мага в пьесе «Все наоборот».
Подпоручика Куликова уволили из полиции за выстрелы во время свалки на Косе. Он (и не только он) считал себя правым и мог бы восстановиться в должности через суд. Но сказал: «Только презренные бледнолицые дважды наступают на одни грабли» (есть такой анекдот про Чапаева, Петьку и Чингачгука). И стал водителем такси…
Поваленные тополя на Косе распилили и отбуксировали за мост. А пни выкорчевывать не стали. Корни у них были здоровые, и все ждали, что весной вокруг пней вырастут густые побеги. Будут зеленеть вместе с тонкими тополятами. Забегая вперед, скажем, что так и случилось… Но пока речь об осени. Студенческая бригада построила вдоль Косы дощатые причалы, чтобы в новом сезоне было место для гребных лодок и для яхт. Старую водную станцию разобрали, а на ее месте поставили башню, похожую на маяк. В ней обосновалась какая-то таинственная лаборатория. Внутрь никого не пускали, но подходить вплотную не запрещалось. Даже соорудили за башней, у самой воды площадку с лежаками для загоральщиков и с лягушатником для малышей. Правда, время уже было холодное и никто не купался. Но зато рядом с площадкой поставили небольшого, ростом около метра, деревянного коня. Красного, с бело-черной гривой и цветастой росписью на боках. Многие думали – просто конь, для красоты. Но те, кто знал про Кабула, понимали – это в память о нем и его Свире. На коне любили сидеть малыши. И чаще всех устраивался там Егорка Лесов (хотя и не совсем уже малыш). Он подолгу сидел неподвижно, прямо, с поднятой головой, и смотрел вдаль. Словно что-то хотел рассмотреть впереди. Никто не приставал к нему с расспросами. Он будто что-то предчувствовал…
Еще летом, вскоре после того, как рухнул Зуб, рассыпались за ним следом две боковые высотки, но это уже ни на кого не произвело впечатления. Развалины подымались на берегу, словно гигантские декорации для фильма о Третьей мировой войне. Ходили разные слухи: кто-то говорил, что руины разберут и устроят на этом месте парк вроде заморского Диснейленда. Кто-то сообщал, что Сити станут строить заново. Но здравомыслящие люди понимали: в ближайшие времена не будет ни того, ни другого. Ни у каких властей не хватит на это сил и денег, если даже все чиновники сговорятся и дружно перестанут воровать…
Скоро жители Айзенверкенбаума привыкли к руинному пейзажу, а некоторые даже стали им гордиться – как местной достопримечательностью. Начали наведываться туда операторы и режиссеры всяких студий – снимать кино-ужастики. А потом дружно потянулись бездомные жители города, взялись обживать уцелевшие этажи (те больше не рушились). Дошло до того, что кое-кто стал даже требовать там для себя прописку. (Снова головная боль у местного начальства; но в то же время и какое-то решение квартирного вопроса.) Мэра Блондаренко не посадили. Он сумел доказать, что строил Сити по законно купленным зарубежным проектам, а если проекты оказались паршивыми, то виноваты в этом агенты мирового империализма. Ведущие губернского ТВ мэру сочувствовали, а империалистов клеймили…
Короче говоря, осенью все встало на свои места – и во всем Айзенверкенбауме, и в районе Карпухинского и Макарьевского дворов. Только с Егоркой Лесовым чуть не случилась беда. Вернее, она случилась, но не такая большая, какой могла быть.
Егоркина мама работала в газете «Старый Колыбельцев». Там она печатала статьи, которые не очень-то нравились начальству. Написала она и про то, почему рухнул Зуб и рушатся другие многоэтажки. Галина Лесова объясняла, что причина не только в сдвигах тектонических плит. Непрочность фундамента – во всем. В политике правительства, которое забывает о простых людях. В чиновниках, которые разворовывают страну. В беззаконии полицейских служб. В беззащитности детей… Несколько раз ей звонили неизвестные люди: не пишите больше, а то будет худо вам, вашему сыну и дочери. Однажды явились ювенальные тети, чтобы проверить «условия проживания». Сказали:
– У вас в квартире печное отопление. Детям здесь жить нельзя. Опасно.
– Где мы возьмем другую квартиру? – спросила Егоркина мама.
– Где хотите. Даем вам две недели, а потом дети поедут в детский дом.
Егоркин папа был в геологической партии на Севере.
Галина Петровна Лесова отправила четырехлетнюю дочку Свету в деревню Кулаково к своей сестре. Собралась отправить и Егорку, но сперва надо было решить вопрос со школой… Однажды она пошла в соседний магазин, всего-то на пятнадцать минут. За квартирой, видимо, следили. Раздался звонок в дверь.
– Кто? – спросил Егорка. Он готов был к провокациям.
– Мальчик, это соседка из второго подъезда. Твоя мама у магазина подвернула ногу, просит тебя спуститься, помочь ей…
Когда с мамой беда, кто помнит об осторожности? Егорка открыл дверь. Тут же она распахнулась настежь. Две обширные тетки и два крепких мужика – один в штатском, другой в полицейских погонах – ломанулись в комнату. Тетка, похожая на бомбовоз, приказала:
– Мальчик, сейчас поедешь с нами…
– В центр детской реабилитации. У нас есть на тебя документ, – добавила другая.
– А мама?..
– С мамой все в порядке. Она приедет туда позже…
Егорка Лесов был не из тех, кто делает две ошибки подряд.
– А… можно, я только возьму альбом и краски?
Тетки, довольные, что мальчик не спорит, закивали:
– Да, да. Только поскорее…
– И возьми еще зубную щетку.
Егорка спиной вперед шагнул в другую комнату. Захлопнул дверь. Услышав, как щелкнул замок, незваные гости всполошились.
– Мальчик! Не делай глупостей!
– Мы выставим дверь, – пообещал дядька в штатском.
– Не надо, – отозвался Егорка. – Я сейчас открою… – И открыл.
Только в руках у него были не альбом и краски, а старая отцовская «тулка» двенадцатого калибра.
– Ах ты вша… – выдохнул тот, что в погонах, и сделал шаг. И замер. Восьмилетний Егорка Лесов оттянул два курка – те были смазаны и отводились легко. Егорка с трудом, но быстро поднял к плечу приклад.
– Убирайтесь, – велел он.
Дядька в штатском посинел и просипел:
– В колонию поедешь, бандит. – Он качнулся в сторону, чтобы ухватить мальчишку сбоку…
Егорка не хотел стрелять в людей. Даже в таких, которые вот такие, как эти (не совсем люди). Он поднял «тулку», и густая дробь из двух стволов ударила в стену над окном, сорвала подвесной карниз. Егорку отнесло назад, к шкафу, а дядек и теток раскидало по углам.
Почти тут же ворвались соседи. Сразу из двух квартир.
Соседи бывают разные. У Лесовых они были хорошие. Штурман авиации Дмитрий Евгеньевич и токарь с завода «Маяк» дядя Костя. И жена дяди Кости тетя Ира. Тетя Ира кинулась к Егорке. А штурман и токарь занялись гостями. Тетушки побежали по лестнице своим ходом, мужчины же – покатились. «Сопротивление власти!» – голосил тот, что в погонах. Дмитрий Евгеньевич сказал ему вслед, где он видел такую власть…
Впрочем, Егорка ничего этого не запомнил. Не помнил и того, как его везли в машине с красными крестами и как над ним всхлипывала мама…
В общем-то, все закончилось хорошо. Потому что случай стал широко известен в городе, и Айзенверкенбаум (бывший Колыбельцев) тряхнули митинги. Тем более что неделю назад, прыгая из школьного окна, повредил позвоночник ученик пятого класса (за ним «комиссия» пришла прямо на уроки). Выступил по губернскому каналу настоятель кафедрального собора. Доколе, мол, будет твориться богопротивное дело, когда детей лишают родительской привязанности. Опомнитесь, православные… Едва ли «православные» чиновники опомнились, но похоже, что на время струхнули. Только к Егоркиному папе придрались, когда он срочно прилетел с Севера. Почему, мол, тот держал огнестрельное оружие в месте, доступном ребенку. Папа объяснил, что потому и держал. Иначе где бы теперь был его сын? Выписали штраф, а ружье отобрали. Папа махнул рукой. У геолога Лесова были еще карабин «Вепрь» и швейцарская
