Элитная кровь

Я тоже не выдержал. Заорал, стал биться в руках охранников. Они будто заранее знали, что так будет. Двое навалились на грудь, двое на ноги. Прижали руки к белому пластику стола, голову запрокинули назад – за волосы. Я рыдал и умолял не делать этого, пытался дергаться. Хотел съежиться, сам не знаю, как это описать… сжаться в комок, стать твердым для иглы. Не пустить ее в собственное тело. Но почувствовал острую боль возле локтя.

Они разрешали мне орать, но не давали шевельнуть рукой, не позволяли дернуться, закрыться, спастись от этого. Смерть вливалась в меня. Медленная смерть. Мучительная, страшная. А я знал это, чувствовал: она становится частью меня, но ничего не мог сделать…

– Все! – сказал Вербинский, и тогда отпустили. – Все! Будем наблюдать…

И я заплакал. От несправедливости, ужаса. Сидел на полу, обхватив голову руками, и никто уже не пытался контролировать мои движения стволом. Отбегался… Пока вели по коридору карантинного блока, успел подумать: лучше бы меня убили Чирик и Куцый. Так честнее. А потом вошел в апартаменты под малым куполом и потерял сознание…

С тех пор прошло три или четыре дня, не знаю сколько. Это было страшное время. Я не умер в первые-вторые сутки, как большинство подопытных «кроликов». Хотя, честное слово, лучше бы умер. Не дай бог, кому-то еще придется вынести похожее…

Сначала, когда только затолкнули в карантинный изолятор, потерял сознание. Наверное, это был шок от иглы. Затем очнулся. В блоке было пусто. В нем оказалось всего несколько комнат – жилых комнат, в которых никого не было. Меня это не удивило. Я знал – все умирали в первые дни после укола. Вербинский прививал жертвам «коктейль» из нескольких его «любимых» болезней: холеры, брюшного тифа, лихорадки Эбола, «коровьего бешенства». Возможно, что-то еще.

До меня не выживал никто. Куда исчезали трупы? Не знаю, краем уха услышал про «трубу». Наверное, здесь – под другим куполом – есть крематорий, где сжигают тела. Думаю, это делают по ночам.

Когда очнулся – мир вокруг показался мне каким-то странным. Все как в тумане, звуки непривычные, будто сквозь вату. Слов не понять, не разобрать. Ко мне обращались по внутренней связи, через переговорный селектор – ничего не мог различить. Очень больно. В вены словно закачали расплавленный металл, я не мог стоять, не мог сидеть, не мог лежать. В любом положении было адски больно. Иногда не выдерживал, начинал орать, бился головой о стену. Терял сознание, и это были счастливые мгновения.

Потом приходил в себя, и все начиналось заново. Расплавленный свинец в венах. Тяжелый свет, продавливающий глаза внутрь мозга. Упругий воздух, наполняющий легкие электрическими иглами. Боль в ушах от любого звука. Голоса стали материальными, они протыкали мозг, причиняли невыносимую муку. Я кричал, и становилось легче. Пока орал – ничто не вторгалось в черепную коробку. Летало вокруг, ожидая, пока замолчу.

Потом внутри что-то изменилось. Двигаться уже не мог, лежал на полу, с открытыми глазами. Каждая секунда рушилась сверху, вместе с куполом, сминала, уродовала мое эго. Я видел падающие секунды, но не мог осмыслить время. Не мог понять, сколько его кануло в черный омут псевдорассудка. Руки и ноги ходили ходуном, независимо от мозга, от моих желаний, попыток управлять телом. Бросало то в жар, то в холод. Сначала промокал насквозь, оказывался в луже собственного пота. Тошнило – сам не знаю чем. Выворачивало наизнанку, а я ведь ничего не ел… Затем становилось жутко холодно, мороз продирал до костей. Потом «доктора» говорили: я кричал, просил оторвать от ледяного поля, пока не замерз насмерть. Мочился под себя, и влага становилась ледяными наростами…

И опять все изменилось. Не знаю, какой это был день по счету. Четвертый? Пятый? Что-то начало происходить с нервной системой. Какое-то перевозбуждение. Вроде понимаешь: чуть отпустило, звуки и свет больше не уродуют черепную коробку. Холод с жарой ушли. Уснуть бы, забыться, но вместо этого – энергия прет, откуда-то изнутри. Ну, будто мощный прожектор в тебе включили. Столб энергии, из твоего тела куда-то вверх. Уснуть невозможно.

И тут они про меня вспомнили. Нет, неправильно. «Врачи» не забывали про меня ни на минуту. Смотрели через защитные экраны, как я катаюсь по полу, в лужах выделений, кусаю руки. Теперь решили войти внутрь, в защитных биологических костюмах. Взяли анализ крови. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Да, признаюсь, в тот момент и не думал сопротивляться. Мысли – это что-то другое. Признак здорового состояния человеческого тела и сущности. В то время у меня не было способности думать.

Они взяли анализы и ушли. Я остался в одной из комнат – лежал, глядя в потолок. Все ждал: что с моим телом произойдет дальше, какая стадия окажется следующей? Долго ждал. Вместо этого в карантинный блок ворвался Вербинский, без защитного костюма. В другой раз напугал бы меня, но тогда все было безразлично. Он орал что-то нечленораздельное, хватал за руки, за туловище. Дергал во все стороны, будто пытался рассмотреть – сзади, спереди. Снова орал. Смеялся. Потом уселся за стол и плакал. Нервно, истерически.

Затем меня потащили на биорезонансное сканирование, и только после дважды проведенного теста объявили окончательный результат: в моем теле не осталось возбудителей болезней. Иммунная система справилась с коктейлем, которым угостил меня Вербинский.

Назад, в «кроличий загон», не погнали. Закончив тесты, Вербинский куда-то унесся. Буквально улетел, на крыльях. Меня оставили в покое, отвели в карантинный блок, который превратился в мой дом.

Потихоньку пришел в себя.

Сижу в прибранной комнате, на койке, застеленной чистыми белыми простынями. Торопливо заполняю странички дневника. Они – за стеклом, защитным экраном. Они – дежурная смена «врачей» (не могу писать это слово без кавычек) и охранники. Гориллы Яреса. Я пишу, они смотрят. Не пытаются отнять дневник, не стремятся прочесть. Значит, не боятся. Значит, я прав: нет шансов выжить. Они знают, что записки удачливого «кролика» не окажутся за пределами белого купола. Как и человек, который их пишет. Человек… Наивный дурачок, бессмысленно корябающий ручкой на страничках блокнотика.

Успеть бы… Успеть. Дописать и… Попробую убежать сегодня. Именно сегодня! Пока водили на биорезонансное сканирование, убедился: из всех объектов карантинный блок охраняется хуже всего. Вокруг него – лишь один защитный периметр из колючей проволоки под током.

Это меня не удивляет. Если до сих пор от укола умирали все «подопытные кролики» – какой смысл возводить в карантинном блоке мощную систему охраны? После ввода коктейля из вирусов человек не способен двигаться, не может анализировать события. Не в состоянии действовать по заранее составленному плану. Все исчезает, остается только чудовищное пламя, раздирающее тело изнутри. Тяжелые колющие звуки. Прессующий зрачки свет.

И вот тут они ошиблись. Наверное, сами не были готовы к тому, что однажды опыты Вербинского приведут к успеху. Может, за годы проб и неудач устали верить? Все умирали, а я выжил. И потому постараюсь бежать. Чуть позже, когда наступит ночь и будет проще. Видел бутылки шампанского – кажется, они готовятся праздновать успех. Ну, пусть выпьют за мое здоровье. Подожду, пока их мозги затуманятся. Подожду, а там… Если далеко не прорвусь, так хоть записную книжку выкину…

Я научился обходиться без сна. Могу часами лежать, глядя в потолок, накапливая силы, энергию. Сегодня я буду лежать и ждать. Как только чуть расслабятся – атакую тех, что под куполом. Я справлюсь – чувствую… Уверен в этом. Нужно вырваться за колючку под током, добраться до машины. Дальше все зависит от бога. Если ему угодно, чтоб люди узнали о чудовищных злодеяниях Вербинского, бог мне поможет. Вверяю себя ему…»

Это была последняя страничка в записной книжке Завацкого, заполненная текстом. На всех прочих крупными буквами Завацкий вывел одно и то же: «Отдать в ФСБ! Найти Вербинского! Найти Яреса! Лаборатория „Ноев ковчег“.

Сергей задумчиво пролистал дневник до конца. Слова «ФСБ», «Вербинский»,