собственное небольшое дело… но, конечно, недостаток капитала… Вот мне и пришло в голову, сэр, как вы такой близкий друг семьи, что, может, вы найдете какой-то способ ссудить мне денег взаймы.
— Понятно. Гм… И сколько же вы имели в виду занять?
— Двести пятьдесят фунтов, сэр, очень бы меня хорошо устроили.
— Понятно. И на какой же срок?
— Трудно сказать, сэр. Может, мы могли бы… сделать это как-то неформально? Уверяю, я был бы очень вам благодарен.
— Очень хорошо, — произнес я, осушая взмокший лоб.
— Спасибо, сэр, очень вам обязан. А теперь… я даже не думаю, сэр, что вы соблаговолите выдать мне чек сегодня же?
Нотка угрозы в его голосе не вызывала сомнений.
— Очень хорошо, — повторил я, избегая его всепонимающего взгляда. — Если бы вы могли зайти снова в три… Меня не будет дома, но чек будет вас ждать.
— Еще раз спасибо вам, сэр, я уверен — вы об этом не пожалеете. Нет нужды звонить, сэр, я сам себя к выходу провожу.
Мое состояние духа на следствии представить себе очень легко. Я оказался одним из первых, вызванных давать показания перед коронером — джентльменом из Ипсвича, с ярко-красным, в прожилках лицом и с яркой фамилией Брайт. [34]Я думал, у меня подогнутся колени и я не смогу принести клятву. Но, так же как это случилось при встрече с Роупером, мой изможденный вид вызвал сочувствие, и я пробыл на свидетельском месте всего несколько минут.
Затем встал вопрос об опознании. Обгорелое кольцо с печаткой было опознано Болтоном (он старательно избегал моего взгляда). Болтон, кроме того, подтвердил, что у Магнуса в пяти зубах стояли золотые пломбы. Выдающийся патологоанатом сэр Даглас Кейр засвидетельствовал — на основании изучения крупных фрагментов, — что это останки человека мужского пола, скорее всего, выше среднего роста, в расцвете лет. Далее этого заходить он не мог, поскольку кости были подвергнуты крайне высокой температуре, достаточной для того, чтобы обратить в мелкий, рассыпчатый пепел человеческую плоть, включая и мягкие ткани. Что же касается того, могла ли молния быть причиной такого разрушения, этот вопрос выходил за пределы его компетенции.
Давать показания по этому вопросу были вызваны профессор Эрнест Дингуолл, мистер Джон Барретт — член Королевского общества и доктор Фрэнсис Айамангер. Результаты поражения молнией на открытом пространстве — оказалось, что нет прецедента тому, какой смертью погиб Магнус Роксфорд, — разнились весьма значительно. Некоторые пострадавшие выжили — с ожогами различной степени; в одном случае человек лишился сознания, а когда пришел в себя, ушел с места происшествия, не сознавая, что его ударила молния. Другие скончались на месте; в одном из этих случаев кости черепа оказались расколоты на мельчайшие фрагменты, хотя кожа осталась без видимых повреждений. Никто из экспертов не мог привести ничего, подобного уничтожению доктора Роксфорда, однако мистер Барретт позволил себе высказать мнение, что сила удара могла быть весьма значительно сконцентрирована доспехами. Доктор Айамангер занял диаметрально противоположную позицию, сочтя, что доспехи должны были сыграть роль электрической клетки Фарадея, то есть вся сила удара молнии прошла бы по внешней оболочке доспехов, оставив человека внутри их целым и невредимым.
Тут коронер спросил с большой долей сарказма: не пожелает ли сам ученый джентльмен провести такой эксперимент на себе? Ученый джентльмен признался, что не пожелает.
С этого момента стало ясно — и так оставалось на протяжении всего остального следствия, — что коронер пришел к выводу: в преступлении виновна Нелл Роксфорд. В своей заключительной речи, подводя итоги для присяжных, он отметил, что «удар молнии в Холл был чистой случайностью и к тому же весьма маловероятной, тогда как главным, бросающимся в глаза пунктом является то, что, если Магнус Роксфорд не был уже мертв, когда убийца под дулом пистолета загнал его в доспехи (и здесь показания мистера Монтегю, как мне представляется, имеют решающее значение, хотя, разумеется, вы должны сами принять решение), — если, как я уже сказал, Магнус Роксфорд не был уже мертв, он был оставлен там умирать голодной смертью. Вам, джентльмены из жюри присяжных, следует обратить внимание на то, что заклинивание механизма, открывающего доспехи, столь же преступный и еще более жестокий акт убийства, чем было бы убийство из пистолета.
Более того, — продолжал он, — пропал грудной младенец. Пропал в обстоятельствах, какие могут лишь указывать на виновность матери. Почему миссис Роксфорд не подпускала никого к ребенку? Вы вполне можете заключить, джентльмены, что ее настойчивое стремление самой ухаживать за ребенком уже является свидетельством нездорового ума. У вас имеются показания доктора Риза о ее крайней возбужденности в ночь смерти миссис Брайант, а также любопытный факт — она единственная не слышала, по ее собственным словам, она проспала страшный предсмертный крик этой дамы, который был слышен за двести ярдов от дома. Вы также знаете о смятом листке бумаги, который был найден полицейскими на полу в комнате миссис Брайант, о записке с приглашением прийти в полночь на галерею: именно там и тогда она погибла. Почерк похож на почерк миссис Роксфорд. В нашу задачу не входит расследовать эту смерть, но этот случай все же наводит на мысль об опасной предрасположенности миссис Роксфорд к насилию.
Затем встает вопрос об ожерелье. Вы услышали от доктора Риза, что миссис Роксфорд, как ему казалось, чувствовала глубокую отчужденность от покойного. Вы также слышали от представителя фирмы с Бонд-стрит, предоставившей это ожерелье, что покойный приобрел этот весьма экстравагантный подарок для своей супруги за десять тысяч фунтов, — что заставляет нас подумать о чрезмерно любящем свою жену муже, о муже, до безумия в нее влюбленном и готовом пойти на самые экстравагантные поступки, чтобы вернуть ее расположение. Вы также слышали о том, что футляр от ожерелья был обнаружен полицейскими под половицей в комнате миссис Роксфорд. Ожерелье обнаружить нигде не удалось».
Он говорил еще много всего, и все в том же ключе. После недолгих размышлений жюри присяжных вынесло вердикт о предумышленном убийстве неизвестным лицом или лицами, и обвинение было подтверждено под присягой; тотчас же был выписан ордер на арест Элинор Роксфорд.
Вскрытие трупа миссис Брайант показало, что она действительно страдала далеко зашедшей сердечной болезнью и умерла от остановки сердца, вероятно в результате тяжелого нервного потрясения. Но ее родственники не были удовлетворены таким заключением: отказавшийся от нее сын вдруг стал ее яростным защитником, и по Лондону пошли слухи, что доктор Риз и Роксфорды сговорились убить его мать и что Элинор Роксфорд вслед за тем отделалась от мужа и ребенка и бежала, прихватив бриллианты.
В своем завещании, составленном за несколько месяцев до смерти, Магнус Роксфорд оставил все свое имение кузине Огасте Роксфорд, старой деве чуть ли не на сорок лет старше его самого, не позаботившись ни о Нелл или Кларе, ни о ком-либо из своих слуг. Мистер Вейтч написал мне в самых сердечных выражениях, чтобы удостовериться, что Магнус не оставил у меня более позднего завещания. Имение, однако, состояло целиком из долгов: содержимое дома на Манстер-сквер пришлось продать, чтобы уменьшить их количество, и в конце разбирательства все слуги — кроме Болтона, от которого я больше никогда ничего не слышал, — были выброшены на улицу, искать новые места работы. Завещание Огасте Роксфорд, которая, как я выяснил позже, всю свою жизнь лелеяла нелюбовь к родственникам мужского пола, навлекшим разорение на родовое имение, казалось не даром, а скорее актом сатирически злобной мести.
Я продолжал действовать в качестве поверенного в делах имения Роксфордов, отчасти из страха перед тем, что кто-нибудь сможет там обнаружить, отчасти — в тщетной надежде услышать какие-то новости о Нелл. Огаста Роксфорд — яростная старая дама самых эксцентрических взглядов на жизнь — явилась познакомиться со мной сразу, как только завещание Магнуса вступило в силу, и поручила мне разыскать ее ближайшую родственницу. Так начался долгий и утомительный процесс составления и проверки генеалогии, в ходе которого я выяснил, что Нелл была дальней родственницей Магнуса, хотя ни тот ни другая, кажется, и не подозревали об этом, — отчего эта трагедия выглядела еще мрачнее. И
