конца обсохли.
— С добрым утром, госпожа Коэн.
Элеонора кивнула и опустилась на стул напротив, посмотрела бею в лицо, как будто видела впервые, взяла перо и написала:
«С добрым утром».
Бей прочел и кивнул в ответ, не выказав никакого удивления такому способу изъясняться.
— Ты позавтракаешь?
«Да, — написала она, подумала немного и добавила: — Спасибо».
Стол был накрыт, как обычно. Но сегодня вид привычных блюд вызывал у нее приступы дурноты. Элеонора все же решилась поесть. Пристально глядя на еду на подносе, она взяла оливку и положила за щеку. Жевать упругую солоноватую массу было тяжело, она едва сдержала тошноту, вынула косточку изо рта и отщипнула кусочек лепешки, намазанной малиновым вареньем. Но сегодня у всего был слишком резкий вкус: варенье показалось ей приторным, лепешка — грубой, а сыр был нестерпимо соленым. Что бы она там ни писала, утро вовсе не было добрым. И трудно представить, что когда-нибудь хоть одно утро еще будет добрым.
Она сидела напротив бея в холодной и пустой столовой, а мысли о том, что случилось с отцом, метались в ее мозгу, как мыши, застигнутые врасплох на кухонном столе. Ведь она была с беем, когда корабль начал тонуть, держалась за тот же обломок дерева. Потом, уже на берегу, куталась в мокрое шерстяное одеяло и крепко цеплялась за его локоть, почти висела на нем, и ее глаза широко раскрывались от леденящего ужаса — она начинала понимать, что ее жизнь изменилась навсегда. Так они и простояли до глубокой ночи, Элеонора и бей, вздрагивая каждый раз, когда море отдавало тела погибших. К утру положение дел прояснилось: все те, кого не удалось спасти сразу же после крушения, погибли. Среди них были и американский вице-консул, и мадам Корвель, и посол Франции, б
— Чего только не бывает в жизни! — начал было бей, но тут же замолчал, как будто ему захотелось привести мысли в порядок. После секундного размышления он продолжил: — От Руксандры по-прежнему нет новостей. Боюсь, она не получила моих телеграмм. Ты можешь оставаться у меня сколько захочешь. Твой отец был моим другом, и это самое малое, что я могу сделать в его память.
Он прочистил горло, сделал последний глоток мутноватого кофе и перевернул чашку на блюдце. Подождал, пока гуща не растечется по стенкам, поднял чашку и принялся изучать содержимое. Он вглядывался в кофейную гущу, потряхивал чашку, подносил ее к свету, пока наконец не встретился взглядом с Элеонорой.
— Удача, — усмехнулся он. — Мне пора. Хочешь чего-нибудь? Что тебе привезти?
Она покачала головой.
«Нет, спасибо».
Бей посмотрел ей в глаза, пытаясь прочесть в них честный ответ. Она снова покачала головой.
Бей попрощался и ушел. Элеонора еще довольно долго вглядывалась в свое отражение на гладкой поверхности стола, а сверкающие подвески люстры свисали над ней, как хрустальные лезвия. Когда она оторвала взгляд от смутных теней, у буфета стоял господин Карум с видом робкой собаки, которая ждет приказаний нового хозяина. Он как раз собирался убирать со стола, но заметил Элеонору и не решился нарушить ее горестное одиночество.
Элеонора взяла свое перо и бумагу, встала из-за стола и вышла из комнаты. Она прошла через большой зал, где с портретов на стенах смотрели на нее скорбными глазами предки бея. Дверь из зала вела в библиотеку. Элеонора постояла перед ней, тронула ручку: замок щелкнул и дверь подалась. Она села в кожаное кресло, то самое, в котором сидела в ночь перед катастрофой. Неужели всего неделю назад отец сидел рядом с ней, на этом самом стуле, пил чай и играл в нарды? Неужели столько всего могло произойти лишь за несколько дней? Она всхлипнула и уткнулась носом в обивку стула в надежде, что та все еще хранит отцовский запах. Но, увы, аромат кожи перебивал все.
Следующие несколько недель Элеонора заново привыкала к обычной жизни, и хотя это мало ее утешало, по крайней мере занимало время. Каждое утро после купания она брела к столу и старалась поесть, хотя ей редко удавалось проглотить больше одного яйца или лепешки. После завтрака бей уходил по делам, господин Карум убирал со стола, а она слонялась по дому, дремала, свернувшись в кресле в гостиной, или читала у себя в комнате. Время тянулось бесконечно, она сидела у окна и перечитывала «Песочные часы», покусывая прядь волос. Теперь она знала, что ждет каждого из героев, и глубокомысленные сентенции о том, что наша жизнь подчинена высшему плану, суть которого мы не способны представить и понять, мало утешали. Иногда она отрывалась от страниц и уносилась мыслями вдаль, следом за облаками. Иногда по вечерам, когда воды в проливе не было видно из-за лодок, она наблюдала за юркими суденышками и важными неторопливыми пароходами, которые направлялись к Черному морю. Но чаще всего она просто читала. Так она отвлекалась, забывала о собственном горе, мысленно переносясь то в Бухарест, то в Триест, и только крики муэдзинов и темнота, опускавшаяся на город по вечерам, напоминали о том, что время в ее собственном мире тоже не остановилось.
Шли недели, но Руксандра молчала, и Элеоноре становилось ясно, что она задержится у Монсефа-бея на неопределенное время. Мысль остаться в Стамбуле нравилась ей, тем более что она не очень-то и хотела, чтобы тетя забрала ее в Констанцу, хотя то, что Руксандра не отвечает, задевало девочку. Бей, наверное, прав: она просто-напросто не получала его телеграмм. Но от этого Элеонора чувствовала себя еще более одиноко, словно о ней забыла не только тетя, но и весь мир, как будто ее имя стерли со страниц книги жизни, а саму ее забросили на необитаемый остров посреди океана.
Как бы то ни было, Элеонора была благодарна бею за великодушие, ей уже почти начинала нравиться жизнь в его доме. Между ними не было никаких формальных договоренностей, они ни разу не заговорили об условиях, на которых она остается, все, что было сказано, — она желанная гостья бея и может жить у него сколько пожелает. Им было легко и уютно вместе, хотя большую часть дня каждый был занят своими собственными делами. Она не задавала ненужных вопросов. Каждое утро сразу после завтрака бей уходил по делам и не возвращался до позднего вечера. Они ужинали вместе по крайней мере трижды в неделю. Если же бей не возвращался к вечерней трапезе, господин Карум приносил холодный ужин в комнату Элеоноры, и она съедала его в одиночестве, потом задувала лампу и засыпала.
Все это время самым близким и постоянным компаньоном Элеоноры была госпожа Дамакан. Она купала девочку по утрам и постоянно заходила к ней справиться, не нужно ли чего. Она приносила книги, чай, дополнительные одеяла и лакомства с кухни. Просыпаясь, Элеонора часто заставала госпожу Дамакан в комнате — служанка сидела на стуле подле кровати. Однажды Элеонора проснулась от тихого мурлыканья госпожи Дамакан.
— Когда-то давно я пела тебе эту песню. — Она слегка улыбнулась.
Госпожа Дамакан замолчала, но Элеонора все еще слышала звуки песенки, которая будто потягивала за разрозненные ниточки ее воспоминаний. Потом она исчезла, растворилась, как чайка в густом тумане.
Глава 11
Унылый звон доносился с колокольни Робертс-колледжа. Звук наполнил дом преподобного Джеймса Мюлера и пробудил его от полуденного сна. Это был первый сигнал к ужину — три коротких удара приглашали младших школьников к столу. Преподобный прижался подбородком к холодной коже кресла, в котором заснул, и задумался о планах на вечер. Он ужинает с Монсефом-беем, это он помнил, но вот когда? Он зевнул, встал, подошел к письменному столу у противоположной стены и тут же опять сел, на сей раз на стул, пошарил среди бумаг и извлек письмо:
приглашаю Вас поужинать с госпожой Элеонорой Коэн и со мной в этот четверг. Как Вы, вероятно,
