понимаете, госпожа Коэн чрезвычайно опечалена гибелью своего отца. Тем не менее я уверен, что она будет рада встрече с Вами. Прошу прислать ответ с посыльным, который доставит Вам письмо. Мы ужинаем в половине восьмого.
Искренне Ваш,
Половина восьмого. Рановато для вечерней трапезы, но что ж теперь делать. Он послюнявил пальцы, подцепил листок и внимательно рассмотрел его в свете настольной лампы. Водяной знак роскошного писчебумажного магазина в Риме, записка написана совсем недавно, а бумага пожелтела по краям. Похоже, дела у бея идут не так хорошо, как принято считать. Как бы то ни было, приглашение пришлось как нельзя кстати. Теперь, когда по городу закружили совершенно невероятные слухи о причинах крушения судна, любые сведения пойдут нарасхват, как горячие пирожки. Военное министерство и великий визирь будут довольны отчетом о частной жизни Монсефа-бея, а Джеймсу так нужно заслужить одобрение и того и другого. Конечно, Мюлер всерьез не подозревал Монсефа ни в чем, кроме участия в литературных кружках и пылких обсуждениях трудов Руссо, но при таком давлении со стороны как турецких властей, так и американцев даже самые невинные с виду камни нужно переворачивать — вдруг под ними затаилась ядовитая тварь.
Преподобный повертел письмо в руках, отложил его в сторону и погрузился в изучение документов, которые ему посчастливилось добыть несколько дней назад, на приеме у немецкого адмирала Круппа. Они оказались не слишком-то важными: пара писем, документы на покупку участка земли где-то под Штутгартом и газета с заметками на полях. Преподобный не очень-то полагался на свой немецкий, поэтому решил, что внимательно посмотрит бумаги попозже — со словарем. Ведь никогда не знаешь, что окажется действительно важным. Заметки на полях могут быть зашифрованной информацией о военно-морских учениях или планами строительства новых железных дорог.
Преподобный вздохнул и повертел головой, разминая шею. К заботам по колледжу прибавлялась перспектива провести вечер в компании словаря, кроме того, накопилось множество мелких дел: бумаги не разобраны, книги стоят на полках как попало, на столе высилось по крайней мере двенадцать бумажных пиков, каждый из которых венчал кучу документов, требующих внимательного изучения. Он обмакнул перо в чернильницу, и на бумаге появился список дел на ближайшие три дня. Довольный результатом, преподобный положил лист посреди стола и пошел переодеваться к ужину.
Когда преподобный Мюлер вышел наконец из дому, яркое, как апельсин, солнце садилось в сосны за Тепебаши. Преподобный остановился на гребне скалы, нависавшей над Босфором, заслонил глаза от слепящего света и вгляделся в даль пролива: немецкий броненосец скользил к Мраморному морю. Прямо под ним лежали зубцы Румелихисара, той самой крепости, откуда четыреста лет назад Мехмед Фатих вел осаду Стамбула. Попечители не ошиблись, выбирая место для колледжа. Да, в уставе Робертса было записано, что цель учреждения — «учить молодежь Османской империи, нести ей знания о современном мире», но мало для кого было секретом, что часть американского персонала колледжа, как и сам преподобный, сотрудничала с Военным министерством на постоянной основе. Он не видел в этом никакого противоречия, никакого конфликта интересов. Если можно служить своей стране и в то же время обучать детей другой — что в этом плохого? Досадно только, что иногда сбор информации уводил его так далеко от исполнения обязанностей ректора Робертса, его главнейшей заботы.
Преподобный Мюлер спускался с холма по тропинке, которая змеей вилась через древнее кладбище. Время не пощадило его. Место было жутковатое; на надгробиях, каждое из которых венчала высеченная из камня феска или тюрбан покойного, было не разобрать надписей. Он старался не думать о костях, по которым шел, и о плоти, когда-то облекавшей их. Джеймс миновал кладбище, и перед ним открылся вид на дом Монсефа-бея: старый ярко-желтый исполин расположился у самого берега. Внутри преподобному никогда не доводилось бывать, но он часто обращал внимание на особняк во время прогулок. Дом всегда напоминал ему о раскрашенном слоне, на котором он ездил однажды в Калькутте. Такие вот шутки шутит с нами память.
Подойдя поближе, он заметил живую гирлянду пурпурных удодов, — похоже, именно эту стаю он заметил на причале в день катастрофы. Он вспомнил, что ему и раньше уже случалось видеть этих птиц, только вот где? Преподобный вышел на дорожку, которая вела прямо к дому, и остановился посмотреть на птиц и перевести дыхание. Под мышкой у него был потрепанный томик адаптированных переводов из Геродота, который он захватил в самый последний момент. Джеймс заглянул под красную с золотом обложку, но тут залаяла собака, он вздрогнул. Этот момент никак бы не задержался в его памяти, не подними он голову и не заметь Элеонору, которая наблюдала за ним из окна. Когда она поняла, что ее увидели, она не улыбнулась и не помахала, не отошла и даже не попыталась притвориться, что ее внимание направлено не на него. Она просто стояла и смотрела пустым, ничего не выражавшим взглядом. Странный ребенок. Они замерли, разглядывая друг друга, потом преподобный отвернулся и постучал в парадную дверь.
— Прошу вас, — сказал дворецкий. — Преподобный Мюлер?
— Да.
— Прошу вас, проходите. — Он придержал дверь, пропуская гостя. — Я сообщу Монсефу-бею, что вы здесь.
— Чудесно.
В отличие от кричащего фасада передняя была обставлена изысканно, сочетая классический османский стиль со стилем Людовика XVI. Преподобный поправил шейный платок и осмотрелся. Будь он настоящим агентом, он бы не упустил случая пошарить в ящиках или, по крайней мере, обследовать замки на двери. Оглядевшись по сторонам, он решил хотя бы бросить взгляд на визитные карточки, лежавшие на столе. Ничего интересного, впрочем, нельзя же рассчитывать, что заговорщики открыто оставляют свои визитки в передних. Когда преподобный оторвался от созерцания карточек на столе, Элеонора стояла на лестнице и смотрела на него тем же пустым, слегка подозрительным взглядом. Даже издалека было заметно, что лицо у нее бледное и осунувшееся, глаза запали, а веки покраснели. В руке она держала листок бумаги и перо. Потом она сошла по ступеням, ступая осторожно, совсем как старушка.
Преподобный Мюлер шагнул навстречу, изобразил на лице сочувствие и сказал:
— Примите мои соболезнования.
Элеонорин подбородок вздрогнул, но она не произнесла ни слова в ответ.
— Он был честным человеком, — продолжил преподобный, — хорошим человеком и очень вас любил.
Она приложила палец к губам и покачала головой.
— Госпожа Коэн молчит со дня катастрофы.
Преподобный Мюлер обернулся и увидел бея, который стоял в глубине коридора.
— Когда ей хочется что-то сказать, она пишет на листке бумаги.
— Да, — ответил преподобный, — понимаю.
— Конечно, это не очень-то удобно, но она решительно отказывается разговаривать.
Они оба посмотрели на Элеонору, которая так и стояла у лестницы, после чего бей вежливо произнес:
— Позвольте проводить вас в столовую.
Преподобный сел слева от хозяина и напротив Элеоноры и предпринял еще одну попытку завязать разговор с девочкой.
— Так вы умеете писать? — спросил он, расправляя салфетку на коленях. — Это очень похвально. Кто же вас научил?
Элеонора взяла перо, написала что-то на листке и повернула, чтобы он мог прочитать: «Папа».
— Понятно, — он снова разгладил салфетку, — конечно, кто же еще.
Преподобному не удалось продолжить свои расспросы — в столовой появился господин Карум с тремя серебряными блюдами, которые он тотчас же поставил перед едоками. На ужин подали жареного ягненка с морковью на подушке из сладкого булгура. Компания за столом подобралась не слишком разговорчивая, но еда оказалась отменной. Ягненок был приготовлен именно так, как следует: хрустящая корочка снаружи и чуть-чуть крови у кости, морковь напоминала спелый фрукт, а булгур хранил нотки
