затихнуть, как всегда на склоне дня, движение лодок по проливу стало еще более суматошным, пассажиры спешили по своими делам. Между минаретами Новой мечети несколько человек натягивали что-то напоминающее фонари. Баржи причаливали к Бешикташу. Но к тому моменту, когда солнце коснулось горизонта, город опустел: ни лодок, ни экипажей. Смолкли уличные торговцы. Блеяние ягненка, который был привязан к бешикташской мечети, было единственным звуком, прорезавшим тишину. Когда последний луч заката исчез за горизонтом, со стороны Топкапы раздался пушечный залп. Элеонора в ужасе бросилась на пол, забилась под стол и закрыла голову руками. Если пушка выстрелит еще, если это война — надо спасаться.
Там ее и застал господин Карум, который принес поднос с ужином.
— Что случилось? — спросил он и поставил поднос на стол у кровати.
Элеонора вылезла из-под стола и выудила лист бумаги из ящика:
«Пушка».
Господин Карум усмехнулся:
— Пушечный залп означает завершение дневного поста. Сегодня первый день Рамадана. Вы знаете, что это такое?
Элеонора замотала головой. Она слышала о Рамадане, во время которого целый день приходится голодать, зато потом, после заката, настает время ифтара — традиционной обильной трапезы, но вот о пушечном залпе слышала впервые. Немногочисленные мусульмане в Констанце обычно нанимали человека, который бил в барабан, сообщая, что пришло время поесть.
— Разумеется, — сказал господин Карум. Он перегнулся через подоконник и вгляделся в огни на реке. — Отсюда прекрасно будет видно фейерверк.
Элеонора села к столу и съела чечевичный суп в полном одиночестве, а звезды, как маленькие свечки, освещали темное небо. Пока она ужинала, Стамбул хранил тишину. Но к тому времени, когда Элеонора положила в рот последний кусок пирога с финиками, город пробудился к жизни. Фонари, которые зажгли между минаретами Новой мечети, образовали надпись — пожелание счастливого Рамадана. Продавцы шербета и гадалки раскинули на набережной свои шатры. Во дворе каждой мечети как из-под земли вырастали палатки из красной и синей ткани. Целые семьи выходили на улицы: дети, родители, двоюродные братья, прадедушки. Большие мальчики в лохмотьях проталкивались сквозь толпу. Первый сноп света взвился в небо с визгом кота, которому наступили на хвост, и рассыпался гроздью зеленых огней. За ними последовали белые. Толпа одобрительно загалдела. Красные, синие, зеленые и белые фейерверки расцвечивали праздничную ночь фосфоресцирующими огнями. Праздник продолжался до рассвета.
Была ли тому причиной праздничная атмосфера первого летнего дня, совпавшего с началом Рамадана, или возвращение удодов, или что-то еще — кто знает, но Элеонора вдруг почувствовала перемену в своих чувствах. На следующее утро она подошла к шкафу, осторожно потрогала кончиком пальца ноги половицу и вздрогнула. Она поздно проснулась, сон еще туманил ей глаза, но все-таки она точно знала — ее чувства изменились, лед внутри треснул. Элеонора постояла, внимательно разглядывая свои наряды из шелка, кружева и шифона, с которыми соседствовал шерстяной костюм неизвестного мальчика; ее выбор пал на элегантное платье светлого пурпура, купленное во время второго посещения мадам Пуаре. Она натянула платье через голову, скользнула в подходящую пару туфель и обернулась посмотреть на свое отражение в зеркале. Без помощи госпожи Дамакан она не могла толком застегнуть платье на спине, но, несмотря на некоторый беспорядок в своем туалете, спустилась вниз. Ей нужно было попросить Монсефа-бея кое о чем, и она собиралась сделать это, пока присутствие духа не оставило ее.
— Доброе утро, госпожа Коэн.
Бей уже начал завтракать и как раз намазывал вишневое варенье на хлеб.
«Доброе утро, — написала она на клочке бумаги. Помедлила и спросила: — Монсеф-бей, можно, я поеду с вами сегодня? В Перу. Я не буду вам мешать».
Он прищурился и положил запачканный вишней нож на тарелку.
— Конечно. Буду рад твоей компании. Ты мне вовсе не помешаешь. Только, боюсь, тебе будет скучно.
«Нет, мне не будет скучно. Совсем нет. Я буду вести себя тихо, как мышка».
Бей взял нож и намазал остатки варенья на хлеб, потом отломил кусок нежного белого сыра.
— Тогда решено, — сказал он. — Но ты обещаешь сидеть тихо, как мышка?
Она кивнула в знак согласия, а бей отдал распоряжение господину Каруму:
— Велите приготовить экипаж. Госпожа Коэн поедет со мной.
— Да, господин. — Дворецкий с поклоном удалился.
Передумать ни он, ни она не успели — вскоре Элеонора уже сидела в экипаже и наблюдала через узорчатый экран, как мимо проносятся улицы. Когда желтые стены дома остались позади, за бешикташской мечетью, у нее в груди словно натянулась невидимая нить, еще секунда — и нить оборвалась. Она вышла из дома. Она на улице, свежий ветер коснулся лба, острый запах Босфора заставил ноздри трепетать. По обеим сторонам дороги цвели сиреневые цветы, облака над головой походили на клубки сахарной ваты. Она сложила руки на коленях и смотрела на мечети, лавки, особняки, фонтаны, платаны и рыбаков. Они проехали мимо ослика, который тащил тележку, полную спелой мушмулы, мимо палаток, оставшихся со вчерашнего дня, и других следов ночного празднества. Элеонора посмотрела на свои раскрытые ладони, закрыла ими лицо и вдохнула нежный запах туалетного мыла.
— Мы выйдем здесь, — сказал бей, и экипаж остановился. — Дальше улицы слишком круты.
Галатский фуникулер был в нескольких шагах. В нарядном павильоне прятались от солнца дамы- европейки, каждая в сопровождении носильщика с багажом. Поглядывая в черноту туннеля, откуда должен был показаться головной вагон, пассажиры разговаривали приглушенными голосами и подозрительно оглядывали друг друга. Через пять минут в конце туннеля показался свет газовой лампы, потом раздалось характерное шипение пневматических клапанов — и перед ними остановился красный лакированный состав. Они сели в передний вагон, и, хотя разглядеть что-то в темноте было невозможно, Элеонора всю дорогу простояла, прижавшись к стеклу, в надежде все-таки понять, куда лежал их путь.
— Ну вот и приехали, — объявил бей, когда фуникулер остановился и они вышли.
Пера ничуть не изменилась: арки украшены красочными рекламными афишами, витрины заманивают покупателей полюбоваться новейшими товарами. Знатные дамы проплывали по бульвару, наряженные в элегантные светлые платья. Элеоноре почудилось, что она вынырнула на поверхность после томительных часов под водой, выбралась из тихого омута собственного горя к солнцу и соленому морскому бризу. Она вбирала в себя запахи и звуки, но тут на нее накатила новая волна грусти: на этом самом месте, в начале главной улицы Перы, всего лишь несколько месяцев назад она стояла рядом с отцом. Он тогда взял ее за руку, и они вместе зашагали по бульвару. Она явственно ощутила его запах, теплоту его руки на затылке, и на глаза набежали слезы. Монсеф-бей молча ждал, Элеонора отерла слезы рукавом платья, бей протянул ей два пальца, за которые Элеонора ухватилась, и они пошли по направлению к кафе «Европа».
Бей придержал большую красную дверь, пропуская Элеонору в кафе. Они прошли через сизый от табачного дыма шумный зал, вышли через заднюю дверь, спустились по крутой деревянной лесенке и попали в заросший кустарником мощеный дворик, который бей назвал задним садом. Когда они спускались, Элеонора заметила клочки зеленой с белым ткани, которая свисала с перил, — остатки вчерашнего праздника. Под кустом миндаля несколько стариков в фесках курили наргиле, а прямо под лестницей молодой европеец в очках читал газету, его спутник делал пометки в маленькой записной книжке. Бей присел за столик рядом с пустой поилкой для птиц и велел подать два чая и круассан. Когда официант ушел, один из молодых людей, тот, что делал записи, подошел к их столику. В руках у него была доска для игры в нарды. Юноша был щуплый и нервный. Одет он был в короткий синий сюртук, легкие серые брюки и бархатную ермолку, расшитую крошечными цветами. Он говорил с акцентом, но Элеонора не могла определить, откуда он, — ей показалось, что с Кавказа. Они обменялись взаимными приветствиями, потом он подвинул стул и начал расставлять фигурки на доске. Тут у стола появился белый, без единого темного пятнышка, кот и вскочил к нему на колени. Глаза у кота были разные: один голубой, а другой желтый. Молодой человек рассеянно поглаживал кота, не прекращая своего занятия.
