собственных интересах. Когда придет время, я сам тебе все покажу.
Глава 17
Когда преподобный подошел к воротам Приветствия, ему пришлось остановиться и утереть пот со лба. Несмотря на все старания, попасть во дворец до этого случая ему не удавалось, и теперь он не мог сдержать восхищения. Массивные башни обрамляли тонкое кружево высокой решетки, отчего вход во дворец казался гостеприимным, однако это впечатление было обманчивым: чужих здесь не жаловали. Ну и правильно, решил он. Правда, у него были основания полагать, что к нему лично во дворце относятся благосклонно, а вот надолго ли хватит этой благосклонности — другой вопрос. Преподобный аккуратно свернул платок и убрал его в карман. В тот же миг путь ему преградил один из дворцовых стражей в пурпурном одеянии.
— Ворота Приветствий закрыты для посетителей! — рявкнул он, явно не понимая, какая ирония скрыта в этих словах.
Однако имя Джамалудина-паши заставило стража опустить оружие и отступить. Чужестранец направляется к великому визирю — тут надо, пожалуй, осторожнее. Он подошел к караульному, чей пост был у самого входа внутрь, и препоручил посетителя его заботам. В сопровождении эскорта преподобный миновал бесчисленное количество внушительных деревянных дверей, пока не достиг святая святых — второго внутреннего двора.
Суета и шум города остались далеко, за мощными стенами. Стамбул казался призраком, луной высоко-высоко на бледном небе, дворец жил своей собственной жизнью. Преподобный залюбовался прохладной струей воды, что сбегала по мрамору фонтана, птицей, устроившейся на ветке на ночлег, вдохнул нежный аромат гибискуса. Во втором дворе было тихо, лишь изредка дипломаты, повара и музыканты направлялись на ночь домой, к семьям, или в кафе, или к иным радостям ночной жизни. Его верный аргус прошептал несколько слов дворцовому распорядителю, и тот повел преподобного по одной из бесчисленных тенистых дорожек, расходившихся во все стороны от ворот. Раньше ежемесячные встречи с великим визирем всегда проходили в городе: на кладбище или в уединенных банях; почему в этот раз Джамалудин-паша пригласил его во дворец, преподобный не знал. Может, уже поползли слухи о том, что бей отказал ему от дома? Или все дело в контактах с русскими? Хотя не стоит волноваться по пустякам; возможно, великому визирю просто недосуг выходить из дворца. Распорядитель кивнул, дворцовый караул расступился, и преподобный вошел в отделанное мрамором помещение. На стенах комнаты висело старинное оружие. Распорядитель объявил, что это Большой зал совета визирей, приемная Джамалудина- паши — слева в конце зала.
— Вы сами увидите, — сказал он и исчез.
И он увидел. Приемная была не больше классной комнаты в Робертс-колледже, зато ее потолок вздымался ввысь, словно это был собор, а не дворец, стены украшала красная и зеленая изразцовая плитка. У стены стоял квадратный диван красного дерева, на нем сидел и сам великий визирь. Нервной повадкой и глазами цвета неспелого винограда он напоминал грызуна. Грызуна в белой накидке и зеленом тюрбане. При виде гостя он слегка привстал в знак приветствия:
— Мой друг. Надеюсь, вы добрались без происшествий?
— Благодарю вас. Ваши слуги весьма предупредительны.
Визирь сжал руки и наморщил нос, оценивая ответ. Все его внимание было отдано преподобному, однако присесть он ему не предложил. Да и некуда. Преподобный не знал, было ли в этом намерение унизить его, — да какая, в сущности, разница.
— Не хотите ли чая? — спросил Джамалудин-паша. — Или кофе?
— Нет, благодарю вас.
— Дворцовые кухни славятся своим кофе, — настаивал визирь. — Уверяю вас, вы не пожалеете.
— Я в этом совершенно уверен, — ответил преподобный, поправляя воротничок. — Но тем не менее вынужден отказаться. Я беспокойно сплю в последнее время, чашка кофе в столь позднее время совсем лишит меня ночного отдыха. Надеюсь, вас не обижает мой отказ.
— Пустое.
Великий визирь прошептал несколько слов слуге, и тот немедленно удалился через потайную дверь в задней стене. Они сидели в молчании, потом дверь отворилась, и в комнате показался тот же слуга, на сей раз с чашкой чая на серебряном подносе.
— Полагаю, — сказал Джамалудин-паша и помешал сахар ложкой, — вы в курсе последних новостей о наших отношениях с русскими.
— Да, — ответил преподобный. — Я читал во вчерашней газете.
— Тогда вы догадываетесь, как нас беспокоят те домыслы, на которые опирается царь в своем заявлении. Однако по зрелом размышлении надо признать, что ничего серьезного за этим не стоит и все, чего мы хотим, — это покончить со всей историей как можно скорее.
Преподобный промямлил что-то, что можно было принять за согласие.
— Разумеется, мы не можем принять требования царя.
— Разумеется.
— Его угрозы совершенно беспочвенны, — сказал визирь, однако интонация была вопросительной.
— Судя по всему, да.
— Мы хотели бы знать точно. Полагаю, вы не владеете информацией, которая пролила бы свет на серьезность его намерений и на последствия — если мы откажемся платить требуемую компенсацию?
— Нет, — ответил преподобный. — К сожалению, мне ничего не известно.
— И у вас нет никаких полезных связей с русскими?
Преподобный переступил с ноги на ногу и скрестил руки на груди — Джамалудин-паша знает о его недавних встречах с русскими. Но служить посредником между двумя непредсказуемыми державами — нет уж, увольте.
— Ничего полезного для нашего правителя.
Джамалудин-паша улыбнулся и погладил кончик носа.
— Очень хорошо. А помимо этого? Как идут ваши дела?
— Весьма неплохо, — ответил преподобный. — Робертс-колледж не меняется. Статья о религиозных обрядах езидов продвигается вполне успешно, скоро выйдут мои новые переводы.
Джамалудин-паша кивал в такт его словам и сосредоточенно смотрел на полы белой накидки. По- видимому, его гораздо больше занимали собственные мысли, он сжимал губы, как бывает при обдумывании сложной моральной дилеммы, потом посмотрел на преподобного и спросил:
— Надо думать, кроме рассказов о ваших академических успехах, вам нечем больше поделиться?
— Нет.
— А Монсеф Барк-бей?
Преподобный развел руками:
— Да, надо сказать, события приняли неожиданный оборот.
— Какой же?
— Монсеф-бей и госпожа Коэн решили, что больше не нуждаются в моих услугах.
— Отчего?
Преподобный собрался с мыслями:
— Непреодолимые обстоятельства. Так они выразились.
— Вы не подозреваете настоящую причину? Вы не потребовали объяснений?
— Они уведомили меня о своем решении письмом, в котором очень ясно говорилось, что они не намерены обсуждать причины. Думаю, у бея денежные затруднения.
Великий визирь надавил на переносицу большими пальцами.
— Так у вас нет никаких предположений о том, что привело к вашей отставке? Не мог ли Монсеф-бей разгадать ваши истинные намерения?
