Одним словом, если вы хотите испытать истину, то заставьте ее
покувыркаться на краю пропасти. Может быть, такое отношение к
материалу и спасло меня на этот раз. 22 апреля состоялось первое
исполнение в Лен<инградской> филармонии. Соллертинский
произнес страстный вступительный монолог. Исполняли:
Мравинский, Вержбицкая, большой состав оркестра с арфой и
челестой. Впервые сочинял я музыку, ни с кем не советуясь,
никому не показывая, не имея даже никакой моральной
поддержки. Я поступал как дикарь, как наивный первобытный
мистик: вопрошая портрет моего учителя (помните, когда-то Вы
подарили мне его), когда меня одолевали сомнения, и портрет
очень чутко реагировал, иногда хмурился, иногда улыбался.
Важно было не чувствовать себя одиноким. Возможно, это просто
особенность лица, снятого en face: где бы вы ни находились, вам
кажется, что глаза портрета устремлены на вас.
С трепетом душевным пришел я на первую репетицию, вооружив-
шись большим красным карандашом, предчувствуя неизбежные
изменения в партитуре. Но карандаш оказался ненужным. Ни одна
нота не была изменена.
Вам я обязан всем. Я позволяю себе не благодарить Вас только
потому, что хочу эту благодарность носить всегда с собой.
Я очень хотел бы вернуться в Москву с тем чтобы заниматься у
Вас в аспирантуре на фортепианном факультете, но до сих пор я
вынужден был отвергнуть все варианты самостоятельного
возвращения. Причина простая: я не хочу возвращаться с черного
хода. Приехать без приглашения, без вызова из Консерватории или
ССК и затем молить уважаемых руководящих товарищей о
предоставлении мне минимальных условий для существования, –
это выше моих скромных жизненных возможностей, тем более,
если принять во внимание то, что в настоящее время грелка играет
существеннейшую роль в моей духовной и физической жизни, то
становится ясным, что я вынужден был бы просить целый ряд
бытовых благ, что для человека, приехавшего без приглашения,
равносильно напрашиванию на целый ряд оскорблений. Ведь меня в
Москве знают лишь как студента со скандальной репутацией.
Есть два выхода. Ждать, когда Консерватория вспомнит обо мне и
вызовет меня для сдачи государственных экзаменов. Но два года,
дарованные мне для осознания своих ошибок, уже прошли, а
Консерватория все еще молчит. Мало того, Директор
Консерватории даже не удостоил меня ответом на мои два письма, в
которых я извещал его о своей готовности предстать пред грозными
очами своих инквизиторов. В этот выход я почти не верю. Другой
выход – это поездка в Москву с Мравинским, он собирается
поставить там «Жди меня». Быть может, тогда я смог бы получить
диплом и поступить в аспирантуру.
Что будет дальше – не знаю. Жизнь раскрыла пасть и смердит
отчаянно. Правда, если придерживаться мудрого изречения
Протагора, утверждавшего, что «человек есть мера всех вещей», и
признать, согласно этому тезису, за эталон, например, Мурадели
