Как на великом постриге, при великом таинстве, стояли
окружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что
происшедшего, и, получая в протянутые ко мне руки клочки
гапоновских волос, с обнаженными головами, с благоговением,
как на молитве, повторяли:
– Свято.
Волосы Гапона разошлись потом между рабочими и хранились как
реликвия.>>
1.4. А вот – великолепный образец доверчивости несколько иного
рода. Цитирую воспоминания историка, прозаика и поэта Юрия
Айхенвальда:
<< Понимаете, я убежден, что Горб [разведчик, тесть
Ю. Айхенвальда] был человеком абсолютно честным. При том,
что многие его поступки… Я вот, например, знаю по рассказам
Евгении Семеновны [теща Ю. Айхенвальда], что за границей он
организовал отравление, убийство одного нашего атташе, который
остался в Праге, в Чехословакии – это было в 20-е годы. Или
чистка в Монголии: чекисты переодеты были – выдавали себя за
белых офицеров, которые собирают отряд в помощь китайцам,
чтобы воевать с бандитами-большевиками. Ну, люди шли на эту
удочку, а чекисты их расстреливали, как только они выезжали за
пределы города.>>[6, с. 273]
1.5. Приведу еще один отрывок из воспоминаний Юрия
Айхенвальда. Здесь, на мой взгляд, мы имеем дело со случаем
крайней доверчивости (к советской власти):
<<Теперь про Вольпина, как Вольпин туда [в Караганду] попал [в
1951 году]. Он получил, оказывается, 5 лет ссылки [неточность: не
ссылки, а высылки]. Выяснилось, что существует такая
возможность: тебя могут арестовать, предъявить 58-ю, потом ты
проходишь экспертизу, тебя признают психически больным, после
этого ты год-полтора примерно болтаешься в тюремной больнице,
где кормят нормально, прогулки, библиотека – в общем, совсем
нормальная, приличная жизнь. И после этого, мало того что тебя
не отправляют в лагерь, тебе еще дают 5 лет свободы [и
разрешают работать в школе]. Оказывается, вот таким образом
можно было спастись от советской власти, от ее карающей руки.
Это было потрясающе!>>[7]
1.6. Теперь – эпизод, заимствованный мной из воспоминаний
журналиста В.Л.Бурцева, разоблачителя Азефа. Здесь хорошо
видно, что доверчивость и недоверчивость – это, в сущности, одно
и то же:
<<На суде [имеется в виду суд над Бурцевым, устроенный
эсерами, чтобы защитить Азефа], как только началось дело Азефа,
я чувствовал к себе особенно злобное отношение со стороны
Чернова и Натансона. <…> В отношении к себе в деле Азефа я не
могу ничем упрекнуть только самого горячего защитника Азефа –
Савинкова. Чернов и Натансон не скрывали желания утопить
меня, спасая Азефа. Я был в положении обвиняемого, и мне
приходилось мириться с этим инквизиционным отношением ко
