- Тем более, что у тебя... - Хиля понизила голос, - все-таки есть особенности.
Я вспомнил свою реакцию на невинное прикосновение Милы, там, в триста седьмой комнате, и неожиданно засмеялся.
- Что я такого сказала? - удивилась Хиля.
- Знаешь, у меня все в порядке.
- Быть не может! Опять таблетки пьешь?
- Они теперь и ни к чему.
Она покачала головой:
- Ну, поздравляю. А скажи все-таки, почему ты не помог своему отцу? Это же был совсем пустяк, стоило только похлопотать за него. Он был тебе так неприятен?
Вопроса я не ожидал, а потому растерялся. Хиля следила за моим лицом, ожидая, потом кивнула:
- Ну да, точно. Стоит тебе поступить по собственному желанию, ты, хороший мальчик, превращаешься в скотину. Как и остальные, впрочем. Мне объяснили - тут все такие.
Меня задело: она уже делила, как Зиманский, все человечество на 'наших' и 'не наших', и это было неприятно.
- Хиля, а почему ты не спрашиваешь, что у меня с глазом?
Она спохватилась:
- Да, а что у тебя с глазом?
- Неважно. Дело не в этом. Просто ты не спросила, а значит, я тебя совсем не интересую.
- Да пойми ты! - она сердито покраснела. - Лет сколько прошло! Нет у меня к тебе никаких чувств - и не было, кроме благодарности. Я уезжаю, поезд скоро, так какая тебе разница, интересуешь ты меня или нет?..
Мне стало скучно. Впервые - скучно с ней, как с посторонним человеком. Захотелось мирно попрощаться и уйти - свободным. Наверное, мне и хотелось увидеть ее лишь для того, чтобы получить эту полную и окончательную свободу. Впереди что-то есть, оно потребует жертв (а разве бывает что-то важное, жертв не требующее?..), и мне жутко не хотелось, чтобы Хиля осталась в памяти зацепкой, все возвращающей и возвращающей меня назад.
- Ладно, - кивнул я, - мне надо идти. Удачной тебе дороги - потому что обратно ты вернуться уже не сможешь. Мне сказали - тоннель взорвут. Представляешь, как одиноко тебе будет, если ты там не приживешься? Каждый день ты будешь просыпаться и вспоминать, что потеряла дом. Искать его будешь хоть в чем-то, но там же... там, должно быть, нет ничего похожего.
Хиля молчала. Я улыбнулся ей и пошел было своей дорогой, но она вдруг окликнула в спину:
- Эрик! Учти: если ты попробуешь им помешать, я тебе этого не прощу.
- Ты же знаешь - это мой долг, - я не обернулся на голос, просто остановился, слушая. - В любом случае - солдаты скоро будут здесь. Я обязан всего лишь задержать отправление. Ты это прекрасно понимаешь. Я только за этим и пришел.
- Ты сломаешь мне жизнь. Я-то чем виновата?
Я обдумал ее слова, обернулся и увидел полный тоски взгляд.
- Сама же говоришь: иногда я превращаюсь в скотину. Они убили много людей. Убили девочку - да так, что взрослый мужчина плакал, когда вспоминал, что с ней сделали. Мне придется поступить по-скотски с тобой, с вами - ради того, чтобы им не удалось уехать.
- Я их предупрежу - и тебя просто убьют.
- Серьезно?..
Она поникла и пошла, сжимая и разжимая кулаки, к своему чемодану, словно он был островом в бурлящем нестабильном море.
- Пока, - сказал я и вышел из тесного зала ожидания.
Впереди замаячила низкая двухстворчатая дверь, я прибавил шагу, еще ни о чем не думая - а о чем думать, если понятия не имеешь, как остановить поезд? Оружия я не взял, все равно не смогу выстрелить. Слова тут не помогут. Остается надеяться на везение, которое пока меня не покидало...
За дверью слышался нарастающий шум, кто-то яростно кричал, доносились смазанные звуки радио, шаги, скрежет металла. Потянув на себя одну створку, я осторожно заглянул и увидел длинную бетонную платформу, освещенную слабыми электрическими лампами. Она была запружена людьми, и поначалу мне показалось, что их - огромная толпа, настолько сильно бурлила эта нервная, напуганная человеческая масса. Им было чего бояться: блестящие рельсы, убегающие в темное жерло тоннеля, были пусты, ярко горела рубиновая лампочка семафора, а до прихода солдат оставалось все меньше и меньше времени.
Я увидел источник гула - огромный электрический генератор, стоящий на сварных ногах прямо на платформе, и пестро одетые, донельзя взвинченные люди пытались его перекричать. Особенно старался один из них, худой горбоносый мужчина в расстегнутой куртке из темного блестящего материала - он влез на деревянную скамейку и орал в толпу, размахивая руками:
-... не паниковать! Им еще надо нас достать, в конце концов, забаррикадируем дверь! Стрелять они здесь не будут, это правительственная станция, в крайнем случае, напустят газа, но ведь у нас есть тоннель, оттуда идет воздух... Вопросы - потом! Меня другое волнует: что делать с теми, у которых билеты? Начнется тут заваруха, их придется бросить, это только балласт. Нужен человек, который их отвлечет! Смирнов, иди сюда - ты отвлекать будешь.
Самое странное: я спокойно стоял и слушал. На меня совсем не обращали внимания, словно я не был посторонними ушами, бесцельно торчащими в дверях. Каждый занимался собой, оратора слушали вполуха, кто-то попытался спрыгнуть на пути, но тут же испуганно вскарабкался обратно. В толпе я заметил продавщицу Ивкину - она старательно перевязывала раненого, держа в зубах конец бинта, и выглядела очень деловитой и даже веселой, словно обрела, наконец, смысл жизни. Ее тут увидеть я совсем не ожидал - после того, что она говорила о своих детях. Неужели уедет и бросит их? Или просто так сложилось, что ей приходится торчать с остальными, и лишь долгожданный поезд ее освободит? Но почему?..
Чья-то рука внезапно обвила мою шею, и крепкий локоть довольно сильно сдавил горло. Я вцепился в него, попытался вырваться, но ничего не вышло, лишь давление усилилось, и грубый, насквозь пропитанный страхом голос пробормотал мне прямо в ухо:
- Я не пойму, ты кто такой? Чего тебе надо?
Я чувствовал себя слабым и измученным, невероятно хотелось спать, все тело ломило и отказывалось слушаться, поэтому я опустил руки и тихо попросил:
- Пожалуйста, не надо меня душить. Я сейчас все объясню, отпустите, мне больно.
Он выпустил меня, я обернулся и узнал обветренное, глубоко изрезанное морщинами лицо Чемерина, бледное, покрытое испариной. Он стоял в настороженной позе, и качающаяся на проводе лампочка играла тенью от его носа.
- Это было давно, - я потер шею, на всякий случай отступив от него на шаг, - очень давно. Я гулял, забрел в спецгородок, а вы сидели на скамейке и собирались обедать. Я еще вопросы вам задавал, что это за место, тюрьма или психбольница... ну, попытайтесь вспомнить. Мне было лет двенадцать тогда...
Он нахмурился, сверля меня взглядом:
- А в другое время мы не встречались? Что у тебя с глазом?
- Напоролся на проволоку. Очень долго рассказывать, - я потрогал повязку на лице, - и это не имеет отношения...
- Как раз имеет. - мрачно отозвался Чемерин. - Тебя не шилом ткнули, сынок? Не было такого?
- Ну вот, и вы туда же. Я говорю: проволока, понимаете? Возле больницы прятался за сарайчиком, хотел выглянуть, а тут... Врач сказал, глаза теперь нет.
Он медленно перевел дыхание:
- Проволока, значит... Я-то подумал... Как тебя зовут?
- Эрик.
Он помолчал, соображая, и вдруг хлопнул себя по лбу:
- Господи, точно! Был же пацаненок, все правильно, я еще запрос по твоей фамилии делал, да только ты мне наврал тогда - другая у тебя фамилия! А с той фамилией, которую ты сказал, был у нас мальчик, сын одного служащего, только он совсем другой, его же приводили, чтобы я узнал... Ну, ты даешь! - Чемерин развеселился. - Уж того-то парня драли, как сидорову козу, чтоб сказал, кто ты. А он понятия не имел! Не
