профессор математики Виктор Иосифович Левин не узнал меня
при встрече. Я только что закончил мехмат и приходил навестить
своего приятеля, который учился у Левина в педагогическом
институте. Мы столкнулись с Левиным в дверях, и он со мной не
поздоровался. То, что он мог меня действительно не узнать,
исключено. Я был его любимым учеником в восьмом классе (он и
Якобсон преподавали в нашей школе одновременно). А после
десятого класса Левин уговаривал меня поступать не на мехмат, а
именно в его институт, где я мог бы учиться лично у него.
Надо сказать, что смысла произошедшего я тогда так и не понял.
Другие столь же выразительные эпизоды относятся уже к 1986-
ому и более поздним годам, и мне нет смысла все их перечислять.
Здесь же мне хочется отметить два обстоятельства.
По-видимому, сплетня, окружавшая имя моего отца, равномерно
росла как грязный ком, и к 86-ому году этот ком достиг таких
размеров, что шишки стали сыпаться и на меня. То, что отец к
тому времени был стар и болен и уже не появлялся на людях,
только благоприятствовало размножению слухов.
Другое обстоятельство было вот какое. В 86-ом году начались
перестройка и гласность, и люди, униженные многолетним
молчанием и страхом, спешили отомстить. То, что мой отец мог
быть оговорен и оклеветан, было слишком тонким соображением,
которое никто не желал принимать в расчет*. Помню, как
* Замечу кстати, что единственной статьей в сборнике, посвященном
памяти моего отца, где встречается слово «клевета», была статья
М. А. Мееровича. Карпинский с завидной настойчивостью пытался
примерно в это время мой приятель Саша Шнирельман,
эмигрировавший позднее в Израиль, начал мне недвусмысленно
хамить, причем как раз тогда, когда я пытался пристроить его на
работу.
Я догадался, что если вежливо сносить это хамство и вообще
цепляться за какие-то дружеские или приятельские отношения, то
тень, витавшая вокруг имени моего отца, упадет уже на меня
самого. Поэтому я, при первом же подозрении на неуважение к
моей персоне, стал рвать отношения со своими знакомыми,
причем в жесткой и окончательной форме. Начал я, естественно,
со Шнирельмана.
Наконец, мне хочется сказать еще об одной стороне дела. Кроме
людей чистых, желавших насолить мне из самых лучших и
прогрессивных побуждений, имелись еще и стукачи. Для них
история моего отца была просто находкой…
VI
Ультиматум Геннадия Рождественского
После смерти отца одно его оркестровое сочинение было все-
таки исполнено в 1988-ом году. Это была его 8-ая симфония
(«Песни западных славян»). Дирижировал Владимир Зива, пел
Алексей Мартынов. Это было прекрасное исполнение,
дарованное нам Союзом композиторов в связи со смертью
Локшина.