родителей и кончая нами обеими… Мне-то это было скучно, а вот Танечке нравилось… Интересно, что могло связывать эту стервозочку с нашей Лизаветой?
Неужели и их пути пересеклись?
— Привет, Таня, — сухо поздоровалась я.
Сейчас все мои детские обиды вспомнились, я снова ощущала себя рыжей и чересчур порывистой и доверчивой Сашкой.
— Как поживаешь?
На всякий случай она подпустила в голос нотки радости и дружелюбия, не забывая при этом оставить там снисходительность.
Бомжую потихоньку, хотелось ответить мне; судя по ее внешнему виду, Танечка давно пристроилась к веселой компании нуворишей.
— Ничего, — выдавила я остатки вежливости.
— Работаешь? Замужем?
Я покачала головой.
— Нет. Собираюсь в монастырь…
В ее глазах на минутку зажглась зловредная радость, но она притушила это недостойное чувство и выдохнула:
— Да ты что? Зачем?
Лиза таращила на меня глаза и собиралась, кажется, испортить мне всю игру лошадиным ржанием.
— Жизнь не задалась совсем, — спокойно и грустно констатировала я. — Буду искать спасения от ее враждебных вихрей где-нибудь в Тибете…
— Ты что? — прошипела мне на ухо Лиза. — У нее же глазки блестят от восторга…
— Мне нравится доставлять людям радость, — сказала я и, помахав своей «подруге» детства рукой на прощание, потащила Лизу прочь — мне не терпелось услышать, что ей удалось узнать. И черт побери, откуда она знает змеюку Таню?
— Будете чай?
Фримен с удивлением посмотрел на Елену Тимофеевну. Странный переход…
— Да, — кивнул он, стараясь не показать, насколько он ошарашен. «У меня убили дочь, выпьете чаю?» Даже спустя восемь лет такая холодность кажется ненормальной.
Женщина подняла глаза, и их взгляды встретились. В глубине ее глаз Фримен все-таки увидел приглушенную боль. Но вызвано ли было это чувство гибелью дочери?
— Простите, — проговорил Фримен.
— За что?
Она была удивлена.
— Наверное, вам больно вспоминать о смерти вашей дочери…
Она неопределенно пожала плечами. Подняла чашку, сделала из нее глоток, поставила на стол.
— Взгляните на ее фотографию, — неожиданно нарушила она молчание.
— Зачем?
— Чтобы понять одну вещь — моя Элла сама шла к этому. Мне действительно больно о ней вспоминать — ведь я могла хотя бы попытаться изменить ее. Но… Ее судьба уже состоялась, разве не так принято у вас говорить?
Странно, подумал Фримен. Он не ожидал услышать от нее таких слов. Вначале Елена Тимофеевна показалась ему обычной. Слишком обычной.
— Не надо так на меня смотреть, — усмехнулась она. — Я была такой же, как Элла. Но вовремя остановилась… Когда поняла, чем приходится за это платить. Элла не поняла… Бог мой, какая же это глупость!
Она рассмеялась. Фримен вздрогнул — этот смех показался ему неуместным, страшным, как карканье ворон на кладбище.
— Вы сыщик? — спросила женщина.
Она теперь смотрела прямо ему в глаза, и Фримен понял, что глупо продолжать игру, сейчас эта игра только все разрушит.
— Не совсем, — признался он.
— Почему вас так заинтересовала Элла? Через столько лет?
— Парень, который сидит в тюрьме…
— У него тоже своя судьба, — покачала головой женщина. — Он платит за свою любовь. Ему ведь тоже хотелось неведомого, странного, непонятного. Тоже хотелось возвыситься…
— Но настоящие убийцы не платят за совершенное ими зло, — возразил Фримен.
— А я не уверена, что это было зло, — ответила Елена Тимофеевна. — Может быть, убийство Эллы было своего рода искуплением ее греха? Расплата ведь отчасти искупление? И это уж их проблема, что они свой грех не искупили. Значит, тем страшнее будет возмездие.
— Вы не любили дочь?
— Любила, — вздохнула женщина. — Но… Пойдемте. Я кое-что вам покажу…
Она поднялась со стула, стул скрипнул. Этот скрип показался Фримену зловещим, как стон.
Открыв дверь в маленькую комнатку рядом, Елена Тимофеевна включила свет.
Комнатка была заполнена книгами.
— Вот чем увлекалась моя дочь, — усталым голосом сказала она, поправляя выбившуюся из прически прядь. — Можете посмотреть, если не боитесь. Я хотела сжечь всю эту гадость, но потом пожалела. Все- таки воспоминание о моей глупой дочери…
Стоило машине с Таней отъехать, я обернулась к Лизе.
— Откуда ты ее знаешь? — спросила я.
— А ты?
— Кошмар моего детства, — пояснила я.
— Кошмар моей юности, — фыркнула Лиза. — Но я никак не могла обойтись без ее помощи… Больше никто из моих знакомых не обладает пижонской машиной… А мне надо было произвести впечатление на нашего друга Старцева…
— И как? Произвела?
— Думаю, да, — самодовольно усмехнулась Лиза. — Он пускал слюни, сопли и проявлял другие признаки эрекции… Его руки дрожали, ладони потели, и он был готов немедленно предложить мне светлое завтра, ежели бы я только согласилась… Но увы! Как истинная кошка я люблю сначала поиграть с мышкой. А уж потом подумаем о близких отношениях…
— Только будь осторожна, — попросила я. — И что он за парень, этот Старцев?
— Лысый и старый Казанова, — сообщила Лиза. И достала сигареты.
— Дай одну, — попросила я.
— У тебя же было две пачки.
— Я раздала их нуждающимся, — призналась я.
— Добрая Александриночка, — хихикнула Лиза и протянула мне пачку.
— Добрая Елизаветочка, — передразнила я ее. — Так что у нас со Старцевым?
— Пока ничего. Кроме того, что, как мне удалось выяснить, наш бонвиван тащится от богатых дев, играет в теннис — ужасающе плохо, со мной он спарринг не выдержит, хотя я в этом виде спорта не отношу себя к лучшим… Я помоталась за ним по городу, навела справки у словоохотливых соседок, кстати, у нашей Рамазановой…
— Ты что? — изумленно вытаращилась я на нее.
— Ну да. Оч-ченно удобно, скажу я тебе, ма шери. И вроде бы следишь, и в то же время черпаешь нужные сведения об интересующем тебя втором объекте. Кстати, Рамазанова чиста и невинна, как младенец. Но нам все-таки придется еще немного ею поприкрываться. Ну так вот, Эльмира Маратовна рассказала мне, что Димочка наш — юноша с запросами, в данный момент ведет долгосрочную осаду
