дружескими узами, связывающими нас, что мы живыми не сдадимся врагам, что лучше мы погибнем под развалинами нашей пещеры, чем отдадимся во власть неприятеля.
— Клянемся! — торжественно произнесли разбойники, и эхо гулко пронеслось по пещере.
Лейхтвейс обратился тогда к молодому Резике, которому все время казалось, что он видит какой-то сон.
— Слушай, Отто, — произнес разбойник, — судьба сделала тебя нашим товарищем. Мы не могли оставить тебя в лесу, так как тебя казнили бы за убийство вербовщика. Подозрение неминуемо пало бы на тебя. Поэтому мы взяли тебя сюда в нашу пещеру. Но, начиная с той минуты, как ты вступил в нашу среду, ты стал нашим товарищем и никогда больше уж не можешь вернуться в общество. Кто разузнал тайну этой пещеры, тот становится товарищем ее хозяина, разбойника Лейхтвейса, или же умирает. Итак, решайся. Выбирай любое: жизнь разбойника либо смерть.
Отто взял руку Лейхтвейса и дрожащим от волнения голосом произнес:
— Не потому, что у меня нет иного выхода, я изъявляю готовность быть твоим товарищем и помощником, а потому, что я уважаю тебя, Лейхтвейс, и что мною руководит желание находиться вблизи тебя. Скажи мне только одно: предоставишь ли ты мне право привести сюда Ганнеле и может ли она остаться жить вместе с нами?
— Может, — ответил Лейхтвейс, — при условии, если она придет охотно и добровольно. Принуждать к этому ты ее не должен. Итак, Отто Резике, посвящаю тебя в свои товарищи. Поклянись мне этим крестом на кинжале, что ты останешься верен мне навсегда, что ты готов жить и умереть для Генриха Антона Лейхтвейса и его друзей.
Юноша с пламенным восторгом поклялся, и таким образом разбойник Лейхтвейс приобрел четвертого товарища.
Глава 34
ПЕЩЕРА ГОЛОДА
Прошло уже две недели с тех пор, как граф Сандор Батьяни обложил железным кольцом весь Нероберг своей тысячной армией. Осада велась настолько тщательно и внимательно, что из леса не мог бы проскользнуть, оставаясь незамеченным, даже заяц, а тем более человек, не говоря уже о целой шайке разбойников. Батьяни не преминул возбудить рвение своих солдат обещаниями крупных наград и объявил, что тот, кто выдаст ему разбойника Лейхтвейса живым или мертвым, сразу получит повышение в чине. Солдаты, конечно, напрягали все усилия, чтобы заслужить обещанную награду.
Но граф Батьяни мог бы спокойно обещать целый миллион за поимку разбойников, ему все равно не пришлось бы платить его, так как Лейхтвейс точно сквозь землю провалился. В сущности, так оно и было. Он со своими товарищами находился под землей.
Батьяни, однако, не унывал. Он не удовлетворился осадой Нероберга, а предпринимал днем и ночью еще маленькие экспедиции с отборными отрядами и обходил все окрестности. Он обыскивал каждое ущелье, осматривал все скалы, даже приказывал взрывать порохом узкие проходы, чтобы убедиться, не ведут ли они в убежище разбойника. Но эти экспедиции тоже ни к чему не привели. Нигде не было ни малейшего следа ни Лейхтвейса, ни его товарищей. Они, по- видимому, старательно избегали столкновения с врагами и не рисковали встречаться с солдатами. Это было самое благоразумное, что они только могли сделать, так как вступать в открытый бой с тысячным отрядом не имело никакого смысла.
Батьяни со дня на день все больше и больше злился. Он воображал сначала, что стоит ему явиться с такой армией — и Лейхтвейс будет пойман не далее как через три дня. Между тем прошло уже полмесяца, ровно половина назначенного герцогом Нассауским срока, а Батьяни еще не добился никакого успеха. Ему также пришлось разочароваться и в том, что ему удастся взять разбойников измором. Ведь он напал на них совершенно неожиданно, так что они никак не могли заблаговременно запастись припасами. Почему же голод не заставлял их выйти и сдаться? Почему этот могущественный союзник всех осаждающих на этот раз не действовал? Чем питались разбойники? Что они ели в течение этих двух недель? Как могли оставаться в своем убежище, не запасаясь пищей? Для этого они должны были бы сделать вылазку и тогда неминуемо попали бы в руки солдат.
На всякий случай Батьяни распорядился не пропускать решительно никого за черту осады без пропускного свидетельства за его личной подписью; все, кто проходил за эту черту в ту или другую сторону, подвергались строжайшему допросу. Батьяни распространил эту меру предосторожности даже на лиц, хорошо ему известных. На пятый день осады горбатый шут Фаризант хотел прогуляться в лесу вблизи Нероберга; солдаты схватили его и привели к Батьяни.
— Могу же я гулять, где мне вздумается, — злился Фаризант. — Неужели вы вообразили, что я товарищ Лейхтвейса? Таких красавцев, как я, Лейхтвейсу не нужно.
Но Батьяни пригрозил ему, что велит его высечь, если он еще раз покажется вблизи Нероберга во время осады.
Фаризант сверкнул глазами и крепко стиснул зубы, как бы стараясь подавить невыразимую злобу против того, кто осмелился высказать такую угрозу.
Таким образом, Лейхтвейс со своими товарищами был совершенно отрезан от внешнего мира. Приходилось сознаться, что обстоятельства принимали весьма дурной оборот для обитателей пещеры. Правда, соглядатаи графа Батьяни не находили их убежища, но к ним являлся весьма нежелательный гость — голод.
Осада была начата на сутки раньше, чем предполагалось. Заблаговременно предупрежденный Лейхтвейс отдал все необходимые распоряжения, и товарищи его были заняты тем, что собирали крупные партии муки и мяса по соседним селам. Но прежде чем они успели доставить эти запасы в пещеру, в ту ночь, когда к ним, волею судеб, примкнул Отто Резике, осада уже началась, так что они были вынуждены бежать и скрыться в пещере, предоставив события своему течению.
Положение осажденных представлялось в следующем виде: Лейхтвейс владел неприступной крепостью, обладавшей еще тем преимуществом, что она была совершенно скрыта от всех взоров; совершенно невозможно было догадаться, что в скалистой горе находится огромная пещера, состоящая из нескольких гротов. Свежей воды у осажденных было вдоволь. Протекавший мимо Нероберга ручей был совершенно чист; Лейхтвейсу за день до осады, к счастью, удалось прорубить щель в скалистой стене пещеры и провести воду внутрь. Разбойники проложили в это отверстие железную трубу, и вода свободно текла в пещеру, когда из трубы вынималась специально приспособленная для этого затычка. Таким образом, жажды опасаться было нечего.
Зато с самого начала запас провианта был весьма ограничен. Когда трубные звуки возвестили о начале осады, в пещере находились следующие запасы пищи: задняя часть оленя, семь жестянок с солониной, около пуда муки и фунтов десять стручковых овощей. Кроме того, в запасе имелся бочонок рома и другой с красным вином. Этими запасами должны были прокормиться пятеро мужчин, две женщины и ребенок, всего восемь человек.
Даже при строжайшей экономии такими запасами разбойники могли питаться не более двух недель; после этого надо было достать пищу во что бы то ни стало или умереть с голоду.
Кроме того, ощущался недостаток в топливе. Обыкновенно дрова и хворост приносили из лесу, и на Рорбеке лежала обязанность следить за тем, чтобы топлива всегда было достаточно. К несчастью, старик как раз в последнее время почему-то халатно относился к своему делу, и когда началась осада, в пещере имелся запас топлива всего дней на пять. В пещере всегда бывало так холодно, что даже летом приходилось топить, а тем более это было необходимо теперь, ранней весной, когда так часто дул резкий северный ветер. Со стен пещеры постоянно капала вода, и влияние вредной сырости смягчалось лишь беспрерывной топкой очага.
Обыкновенно Лора всегда следила за тем, чтобы огонь в очаге никогда не потухал. На вечер шестого дня осажденные израсходовали свое последнее полено и явилась необходимость запастись новым топливом.
В ту же ночь Лейхтвейс вместе с Рорбеком, в первый раз после начала осады, вышли из пещеры. Лейхтвейс взял с собой ружье. В десяти шагах от него пробежал олень, и он несомненно мог бы убить его. Но он боялся стрелять, так как звук выстрела мог привлечь внимание врагов и обнаружить тайную пещеру. Он ограничился тем, что при помощи Рорбека наскоро срубил молодую ель, распилил ее на три части, а затем сбросил отдельные куски вниз, в пещеру, где они тотчас же были расколоты на дрова.
Но вскоре появилась новая забота, гораздо серьезнее. На утро пятнадцатого дня Лора шепнула на ухо Лейхтвейсу несколько слов, которые даже на этого смелого человека произвели удручающее впечатление. Он побледнел и пробормотал:
— Уже? Остается только надежда на Бога.
Запасы пищи пришли к концу. Никакая бережливость не помогла, и половинные порции, которыми пробавлялись разбойники, не изменили того жестокого факта, что в пещере не осталось больше ни одного куска мяса и все запасы ограничивались двумя фунтами муки.
Лейхтвейс созвал своих товарищей и произнес:
— Друзья мои! Теперь наступает самое тяжкое испытание, которое обнаружит истинный характер каждого из нас. Наши запасы пришли к концу. Приближается голод. Можно, пожалуй, надеяться на то, что нам и без применения огнестрельного оружия удастся поймать какого-либо лесного зверя, но надежда эта, боюсь, слишком обманчива. С появлением войска вся дичь в первые же дни ушла дальше в горы, и теперь нам не достать ее. Придется рано или поздно попытаться сделать вылазку, причем мы изберем кого-нибудь из нашей среды, кому и поручим прорваться и достать провиант из какого-нибудь села. Это, конечно, будет сопряжено с величайшей опасностью для того, на кого падет выбор. Но я заранее изъявляю готовность взять эту задачу на себя.
— Мы тоже! — воскликнули Рорбек, Бруно, Зигрист и Отто.
— Тем не менее, — продолжал Лейхтвейс, — мы постараемся как-нибудь отдалить эту отчаянную попытку, так как никто из нас не должен жертвовать собой напрасно. А теперь, друзья мои, примемся спокойно за обычные занятия. Будем настороже и будем надеяться, что все окончится благополучно благодаря какому-нибудь счастливому случаю, который положит конец осаде.
Разбойники разошлись.
Рорбек по веревочной лестнице поднялся к выходу из пещеры, где постоянно дежурил кто-нибудь из разбойников. Сидя за густым кустарником, отсюда можно было спокойно наблюдать за всем, что делается кругом, и вовремя заметить каждого приближающегося солдата, Зигрист и Бруно, по указанию Лейхтвейса, занимались прорытием подземного выхода из пещеры в лес. Работа эта, однако, должна была продлиться не менее полугода, и рассчитывать в данное время на ее результаты нельзя было. Тем не менее Лейхтвейс настаивал на том, чтобы работа производилась с неослабленным старанием. Он хорошо знал, что на осажденных пагубнее всего действует безделье. Только работа была способна поддержать бодрость и рассеять уныние и сомнения. Елизавета стояла за очагом и пекла хлеб из оставшихся двух фунтов муки.
Лейхтвейс и Лора были в столовой одни. Лора обняла мужа и с тайным страхом посмотрела ему в глаза.
— Что-то будет дальше? — прошептала она. — Я вижу, ты сильно озабочен, Гейнц. Скажи мне, жене твоей, всю правду, поделись со мной, тебе самому будет тогда легче.
