года.
— Ты должна снова выйти замуж, мама. Знаешь, богатый человек вполне может быть культурным и хорошо воспитанным.
Альбертина весело рассмеялась.
— Очень на это рассчитываю. В моем возрасте становишься придирчивой.
Сара продолжила свою мысль:
— Хрупкого здоровья. Никаких родственников, и ты будешь единственной законной наследницей.
— Дайте мне побыть замужем хоть недолго.
— Ладно, если он оплатит счета, мы будем великодушны. Вотрен всю жизнь в тебя влюблен, но у него нет денег.
— Он никогда не просил меня стать его женой.
— Из робости, — подала голос Шарлотта. — Ты слишком красива для него.
— Красива! Красива! Как женщина пятидесяти пяти лет. Богатые мужчины женятся на молодых.
— И становятся рогоносцами. Умный человек ведет себя иначе.
— Ты хочешь, чтобы он был не только богат, но и умен?
— От этого зависит мир в семье. Вряд ли мы сумеем приспособиться к дураку.
— Тебе бы следовало подумать в первую очередь о матери и сказать:
— Перестань, Мадлен, тебе известна ее самоотверженность: она сделает все, чтобы нас спасти.
— И где же вы отыщете для меня столь редкостный экземпляр?
— Уж точно не здесь, — ответила Шарлотта.
— На водах! — воскликнула Сара. — Только на водах. Они там лечатся, скучают, им нужно приятное общество. В Виши приезжают те, у кого больная печень, цирроз и сердечная недостаточность, Пломбьер, если не ошибаюсь, показан почечникам, Дакс — тем, кто страдает диспепсией, Бурбуль — золотушным, Амели — туберкулезникам, астматикам и сифилитикам, а если у человека хронический энтерит, ему самое место в Эвиане. Выбирай патологию по своему вкусу.
Последняя фраза вызвала бурный протест окружающих.
Шарлотта закрыла компьютер, который ничем не мог ее порадовать, и они принялись вчетвером развивать курортную тему, где бродят стада разочаровавшихся в любви миллиардеров — о, совсем не золотушных и уж точно не сифилитиков! — жаждущих встретить женщину своей жизни и открыть ей сердце и банковский счет.
— Все знают, что сердце как волшебное слово открывает путь к банковским счетам.
Когда-то Альбертина ездила в Виши с мужем, хотя печенью тот не страдал. Она хорошо помнила его изящную архитектуру, истинная ла Дигьер, она знала в этом толк, прогулки по паркам под прелестными аркадами и гостиницы конца века — девятнадцатого, естественно! — где к ужину выходили в вечерних туалетах, а чопорные слуги замечали малейший промах в одежде гостей. Пожилые господа и дамы вкушали, в одиночестве, каждый за своим столом, вареную, чуть сбрызнутую лимонным соком рыбу и тушеную морковь.
— Конечно, Виши!
Входя в отель, люди сдержанно приветствовали друг друга, изредка останавливались, чтобы обменяться парой фраз. Альбертина вспомнила: однажды они с Октавом видели, как двое отдыхающих украдкой, за спиной официантов, обсуждают погоду и поданную на обед рыбу.
— Флирт!
— Это подтверждает мою правоту! — победно воскликнула Сара.
Но тот отель был пятизвездочным, женщина, которой кровь из носу необходимо достать к концу августа пятнадцать тысяч евро, не может позволить себе такой роскоши.
Шарлотта предложила взять кредит:
— Объясню своему банкиру, что деньги нужны для того, чтобы найти мужа для матери.
— Придется платить за номер, нужны платья и драгоценности: я не подцеплю миллиардера в тряпках из «Труа Сюис».
— Ты никогда там не одеваешься, нам это не по средствам, — проворчала Мадлен.
— Драгоценности могут быть и поддельными, — сказала Сара. — В его возрасте он наверняка будет близорук и ничего не заметит.
Их понесло.
— Огромное состояние и цирроз!
— Ты станешь его последней любовью.
— Мы влюбимся в его наследство.
Мадлен абсолютно точно помнила состоявшийся тогда разговор — в этот самый момент домой как раз вернулись девочки.
— Что за наследство? — спросила Клеманс.
— То, которое мы получим от будущего мужа твоей бабушки, — пояснили ей.
Клеманс нимало не удивилась.
— Отличная идея. Я прочла в одной статье, что регулярная сексуальная активность — лучший естественный регулятор сердечной деятельности для людей пожилого возраста.
Слова «пожилой возраст» вызвало бурю протестов.
— Не смей комментировать сексуальную жизнь моей матери, — пригрозила Сара между двумя взрывами хохота.
— Еще чего! Вы с мамой первые начали.
— Не надо путать: мы говорили о свадьбе — не о сексе.
Адель пришла на помощь кузине:
— Насколько я слышала, между этими понятиями есть некая связь.
— И похоже, эта связь сексуальная? — решила «дожать» ситуацию Клеманс.
— В вашем возрасте не полагается ничего знать о подобных вещах.
— А мы и не знаем, честное слово! Забыли все, чему ты нас учила.
Это началось в восемь вечера как игра, а к десяти превратилось в план. Когда все ушли спать, Альбертина подошла к зеркалу и долго изучала свое отражение. Позже я расскажу, как впервые увидел эту женщину, а пока скажу лишь, что она была очень хороша собой. Время пощадило ее красоту. «Я совсем забыла, что женщина должна быть кокетливой», — сказала себе Альбертина. Ее длинные белокурые волосы не поседели, но приобрели серебристый отлив, затейливых причесок она не делала, просто собирала их в пучок. Альбертина расстегнула заколку, встряхнула головой и скорчила неодобрительную гримаску. Густые пряди тяжелой волной падали на плечи, но что хорошо для молодых, никак не годится для пятидесятипятилетней матроны, подумала Альбертина, раздраженная собственным пофигизмом. Она взяла ножницы и решительно обрезала волосы. Превращение оказалось просто фантастическим.
— Они правы. Я рискну отправиться в Виши.
У компьютера Альбертины — о, не собственного, а того, что предоставил ей для работы издатель, — не было модема. Она отправилась в консультацию, включила машину Сары и вошла в Интернет, где без труда нашла все нужные ссылки на «Кристис» и «Друо».
К полуночи она все рассчитала:
— Хватит на десять дней в пяти звездах.
Вернувшись в свою комнату, Альбертина оглядела секретер и книжный шкаф Серюрье-Бови. Она прекрасно знала, сколь совершенны и ценны эти вещи. Ее двоюродный прадедушка Октав, из младшей ветви семьи, в 1895 году воспылал страстью к стилю «модерн», сослал на чердак все, что датировалось периодом Наполеона III и эпохой Реставрации, и обставил весь дом в соответствии с новым увлечением. Во время первого финансового краха, в 1917 году, Октав привез в «Ла Дигьер» несколько столовых гарнитуров, спален и гостиных, с которыми не знали, что делать. Любимые вещи Октава отправили на чердак, где их никто не видел и, следовательно, не мог полюбить, а в 60-х и вовсе продали, сильно продешевив, от чего бедная Альбертина по сей день впадала в ярость! Повезло только секретеру и книжному шкафу Серюрье-Бови — им нашлось место в комнате Октава-младшего, которую потом заняла
